— Ты собиралась научить меня пользоваться оружием. Ты показывала мне, как держать копье и кинжал, но это было еще при жизни князя, и я ничего уже не умею. Забыла.
Хайна, давно переставшая предлагать уроки (поскольку Эзена лишь отмахивалась), даже в лице не переменилась. Из одной комнаты выбросили всю обстановку. Эзена посмотрела на Черную Жемчужину, которая что-то сделала с копьем — непонятно что, поскольку вращающегося древка вообще не было видно, — увидела совершенный ею в воздухе кувырок, уставилась на висевший на стене деревянный щит, в середину которого ударило изящное острие, потом снова посмотрела на довольную невольницу, которая шла от противоположной стены, чтобы выдернуть брошенное оружие, — и молча вышла из комнаты. После долгих уговоров она вернулась туда через несколько дней. На следующее утро она готова была убить свою Жемчужину, но не могла встать с кровати, чтобы ее найти. Хайна пришла сама, запихнула ее высочество в горячую ванну, высушила, натерла маслами, а вечером снова забрала в комнату для упражнений.
Так шли дни. Уроки верховой езды и размахивания кинжалами прерывались лишь тогда, когда княгиня впадала в тоску. Во всем дворце не было тогда никого, кто способен был ее хоть на что-то уговорить. Однако в конце концов она всегда звала посланника — и все уже знали, что на следующий день будет лучше. Может быть, даже совсем хорошо.
— Ваше высочество, — сказал Готах, — нет такой шутки, которую можно повторить сто раз. Вернее — повторить, конечно, можно любую, только никто уже не станет смеяться. Что ты вытворяешь, девушка?
«Девушка» уже несколько дней демонстрировала, что она прачка родом из Армекта. Если не требовалось, она вообще не говорила по-дартански. Сейчас она сидела — с самого утра, хотя был уже ранний вечер и снаружи начало темнеть, — в своей узкой комнате. Еды она не принимала — еще чего… Мудреца Шерни она позвала наверняка лишь затем, чтобы показать ему, что, кроме рубашки, на ней ничего больше нет. В этом он, впрочем, не сомневался, поскольку за последние два дня в этом имели возможность убедиться все во дворце. Ее босые ноги лежали на столе, руки были закинуты за голову.
— Не поучай меня, ваше благородие, — ответила она, естественно, по-армектански.
— О, я не посмел бы поучать княгиню Сей Айе, — сказал он. — Но она куда-то ушла, оставив вместо себя капризного ребенка. Ваше высочество, разумно ли это? — спросил он, усаживаясь поудобнее. — Ну, скажи же наконец, в чем дело! Ведь не затем ты меня позвала, чтобы выговориться, — совершенно серьезно добавил он.
Она нахмурилась, надула губы и… ничего не сказала. Ибо он был прав. Несколько мгновений она боролась с желанием обидеться и на Готаха, но лишь пожала плечами, демонстративно почесала бедро, сняла ноги со стола, встала и уставилась в окно.
За прошедшие полгода стало ясно, что женщина двадцати с небольшим лет от роду тоже порой нуждается в матери, или в отце, или в дедушке, в ком угодно. В опекуне. В добром дядюшке. Готах понял это с немалым удивлением, поскольку о некоторых вопросах мироздания знал не больше, чем Эзена о Шерни. Но и в себе он обнаружил некий отцовский инстинкт, нечто такое, о чем прежде не знал. Он провел немало вечеров с ее княжеским высочеством, разговаривая о Шерни, законах всего, Роллайне и ее сестрах… Некоторые из этих разговоров превращались в исповеди молодой женщины, которая не всегда хотела быть княгиней. Иногда она даже не хотела быть ничьей подругой, предпочитая роль ребенка. Или хотя бы племянницы?
Уже несколько месяцев посланник добросовестно и без принуждения исполнял роль доброго дядюшки. Она этим не злоупотребляла, вовсе не будучи слабой и беззащитной бедняжкой, постоянно ищущей сочувствия и поддержки. Но бывали дни, в которые, когда никто не слышал, ей обязательно нужно было рассказать Готаху, как ей плохо.
— Я все сижу тут и сижу… — вздохнула она. — Была зима, сейчас весна… Йокеса вообще нет, Хайна бродит вокруг и не может дождаться, когда кто-нибудь швырнет в меня огрызком, поскольку тогда я смогу восхищенно наблюдать, как мои телохранительницы ловят этот огрызок в воздухе, а гвардейцы разрывают виновника на части… Кеса вечно разговаривает с тобой, и притом по-громбелардски, а когда она как-то раз сказала что-то о Шерни, то я подумала, что говорю с посланницей… Анесса объехала весь Дартан, вернулась в платье, которое даже я не смогла бы надеть… Я очень в ней нуждаюсь, но порой просто не могу вынести ее лени, спеси и всех этих мужчин. Бедный Йокес… Моя первая Жемчужина ничему не научилась, рано или поздно она снова доставит мне хлопот. Но это неважно. Хуже всего, что я никому не нужна. Сижу тут и сижу…
Старая песня. Готах догадывался, что речь пойдет именно об этом. Он обнаружил — так же, как когда-то Йокес, — что госпожа Доброго Знака очень плохо переносит бездействие. Она рвалась в бой. Будь у нее такая возможность, она уже зимой нанесла бы удар по Дартану, по Армекту, да по чему угодно, хоть бы и по Громбеларду. Сперва они очень много разговаривали, потом все меньше, поскольку говорить постепенно становилось не о чем… Зимой не удавалось сбежать с прачками к ручью, и Эзена слонялась по дворцу, все больше мрачнея. От скуки она объедалась изысканными яствами, но, как оказалось, эта роскошь ничего не стоила. Да, Эзена слегка потолстела, но настроения ей это не прибавило. В Дартане продолжалась война, Эневен одерживал победу за победой, в Армекте собирали войско, а ее высочество Эзена ела пирожные.
— Ничего у меня не выйдет, — угрюмо заявила она. — Я не Роллайна и не стану ею, мы оба об этом знаем. С тех пор как ко мне вернулся прежний цвет волос, больше ничего не происходит. Я даже не знаю, как у меня это получилось. А все думают…
Она вздохнула.
Готах знал, кто вернул княгине первоначальный цвет и длину волос, но никому о том не сказал. Две дочери Шерни в Сей Айе — это было уже действительно слишком. Хватало хлопот и с одной.
— Ваше высочество, ведь мы столько раз об этом говорили, — сказал он. — Силы Шерни нужны тебе так же, как хвост или лишняя рука. Радуйся, что ты настоящая женщина из плоти и крови, способная на исключительные поступки. Неужели действительно лучше быть странным существом, которого невозможно добудиться, у которого меняются волосы, а еще немного, и у него отрастут крылья и оно начнет светиться в темноте?
— Я думала, что научусь этим владеть. Что у меня появится какая-то сила или способности.
— У тебя есть и то и другое. А силы Шерни, перенесенные в мир, вообще не хотят в нем приживаться. Наивно полагать, что можно извлечь из Полос одно лишь полезное, оставив все лишнее и неудобное. Я оскорбляю твой разум, госпожа, объясняя это в десятый раз. У тебя есть войска, есть средства, о которых противники не могут даже мечтать, у тебя есть преданные тебе люди, а прежде всего есть ты сама. Полосы Шерни дали тебе больше, чем ты думаешь. Почему ты не хочешь этого замечать?
— Они мне что-то дали? — оживилась она.
— Ведь ты и в самом деле была в какой-то мере отражением Роллайны. Иначе комендант Йокес, Жемчужины Дома и даже Готах-посланник не служили бы тебе своими умениями и знаниями. Не уверен, смогла ли бы ты сохранить положение госпожи Буковой пущи. Во всех этих хрониках и легендах, в том старинном портрете, содержится нечто очень важное. Они говорят, что в Сей Айе придет некто исключительный. Все здесь кого-то такого ждали, сам князь Левин кого-то такого ждал, и лишь потому ты получила свой шанс. И ты его использовала. Теперь все зависит от тебя, Шернь ничем тебе не поможет и не помешает. Война с Вечной империей — это не дело Шерни.
