Первый парень, худой и прыщавый, откинул со лба черную челку
и выкатил на Димку лакированные глазки.
– Не знаешь? Слышишь, Игорь, человек не знает самосвала
«ОМ28-70»!
– Молодой еще, – улыбнулся Игорь, человек с
крепким и широким лицом.
Разговаривая, он поднимал ладонь, словно что-то на ней
взвешивая. Он вытащил бутылку и показал. Оказалось, что самосвал
«ОМ-28-70» – это «Особая московская» – 28 рублей 70 копеек». Страшно
довольный, черноглазый малый безумно хохотал.
– Это нас вояки по дороге в Москву разыграли, –
проговорил он, задыхаясь. Отсмеявшись, предложил знакомиться.
– Шурик, – сказал он и протянул руку Гале, которая
все это время безучастно смотрела в окно. Галя обернулась к нему холодным лицом
манекена.
Она умела делать такие лица.
– Александр Морозов, – поправился черноглазый и
привстал. – А это мои друзья – Игорь Баулин и Эндель Хейс.
Галя небрежно кивнула головой и снова отвернулась. Димка
разозлился на нее и сказал:
– Ее зовут Галка. А я Дима Денисов. А это мои
Друзья – Юрий Попов и Алик Крамер. Идите сюда, ребята!
Алик уже давно остро поглядывал из-за «Паэзе сера», изучал
типажи.
Юрка, не отрываясь от «Спорта», пересел поближе, ткнул в
грудь Энделя Хейса и спросил взволнованно:
– Слушай, как ты думаешь: припилят наши в баскет
американцев?
– Цто? – тонким голосом спросил гигант и
покраснел.
– Он по-русски слабо кумекает, – улыбнулся Игорь.
Проводник принес чай. Черноглазый, несколько обескураженный
каменным лицом Гали, вскоре снова разошелся. Он сыпал каламбурами, анекдотами,
корчил такие рожи, что Юрка уже не спускал с него глаз. Алик положил газету на
стол. Черноглазый ткнул пальцем в фотографию Брижит Бардо на первой странице и
сказал Гале:
– Артисточка эта на вас смахивает.
Напряженно прикрыл один глаз.
О, как Галя умеет улыбаться!
– Вы находите?
Черноглазый Шурик радостно засиял.
– Должен вам прямо сказать, что вы ужасно
фотогигиеничны. Хаха-ха!
«Страшно люблю таких психов в компании», – подумал
Димка.
Ребята охотно поддержали тон Шурика: дурачились изо всех
сил. Игорь достал карты, а Алик стал учить новых знакомых играть во
французского дурака. Даже огромный Эндель развеселился и пищал что-то своим
тоненьким голоском. Начало путешествия складывалось приятно. Поезд летел в
красной закатной стране. Электричество в вагоне еще не включили, и от этого
было как-то особенно уютно. Тени на лицах и блики заката сквозь хвойный забор,
вокруг блестят глаза, и открываются в хохоте рты. Какие славные ребята наши
попутчики! И вообще все – о'кэй! В мире полно смешных и благожелательных
людей. Поезда ходят быстро, в них уютно и играет радио.
Я жду тебя, далекий ветер детства,
Погладь меня опять по волосам.
Все вскочили, отдавая честь, потому что вышел король, а
Димка остался сидеть. Его затормошили, Юрка хлопнул картами по носу, но он
отмахнулся.
Переулок на Арбате
С проходным нашим милым двором…
Димка встал.
– Я покурить. – И пошел в тамбур.
Поезда уходят быстро от родных мест, но в них есть
радиоузлы, где крутят душещипательные пластинки. Черт бы их побрал! Иная
песенка может выбить из колеи даже мужчину, выжимающего правой рукой 60.
– Ничего, это с ним бывает, – сказал Юрка, –
поехали дальше! И все закричали:
– Бонжур, мадам! – Потому что вышла дама.
Димка курил в тамбуре, и ему было стыдно. «Видимо, я
все-таки слабак, – думал он. – Всем ребятам тяжело, но они держатся.
Даже Галка. А меня словно кто-то за горло взял, когда стали крутить эту
пластинку: „Я жду тебя, далекий ветер детства, погладь меня опять по волосам“.
Ветер детства, такого еще близкого, что там говорить! Он только там, этот
ветер, больше нигде его нет для меня. Летает по переулкам медленно и властно,
как орел. И вдруг со свистом – под арку „Барселоны“, а мама из окна:
– Дима, ужинать!
Ребята кричат:
– Димка, выйдешь?
– Дмитрий, сколько раз тебя нужно звать?
– Димка, выйдешь?
А ветер детства уже заполнил все и распирает стены. Мама
любила гладить по волосам до тех пор, пока я не устроил ей скандала из-за этого.
Теперь ночью подходит и гладит – и ветер детства сквозь кирпичи и стекла…
Все, покончено с этим ветром. Ему не долететь до Балтики.
Димка открыл дверь вагона, и резиновый ветер открытой земли
дал ему в грудь.
Тра-ля-ля! Поехали исследовать разные ветры! Бриз – это
прибрежный ветер. Муссоны дуют летом с моря на сушу, зимой наоборот.
Пассаты – прекрасные ветры (это у Джека Лондона). Aора – в
Новороссийске (где это он читал?). Торнадо – кажется, в прериях.
Географы и синоптики различают ветры по направлению и по
силе. А кто их различает по запаху? Музыканты, что ли? Художники, наверное,
умеют различать и по цвету. Боже мой, как только не пахнут ветры! Вот этот
резиновый, на ощупь он каждую минуту разный. Сейчас дохнул мокрой травой и
навозом. Опушка леса наполовину уже погружена в темноту, а лужа возле полотна
пылает смесью всех цветов, словно палитра. И рядом апатичная лошадь с
продавленной, как старый диван, спиной. Телега оглоблями вверх. Босой
мальчишка. Одинокая изба на краю леса. Прошлогодний стог. Запах мокрой травы и
навоза. Запах старины.
До боли все это знакомо. Все это уже когда-то было. Когда?
Попытайся вспомнить. Опушка мелькнула и исчезла. В дороге не только исследуют,
но и вспоминают. К сожалению, никогда нельзя вспомнить до конца.
– Кукареку! – закричали в вагоне, потому что вышла
десятка.
Эндель опять зазевался. Брижит Бардо встала и, очень
грациозно спотыкаясь, выбралась из купе.
Димка стоял лицом к двери и беспощадно дымил. Галя увидела
его плечи, обтянутые черной фуфайкой, мускулистую шею, и ей неудержимо
захотелось провести ладонью по его затылку снизу вверх, чтобы почувствовать
мягкую щетку волос. Она это сделала. Димка резко повернул голову и отскочил.
– Ты что? – гаркнул он. – Чего тебе надо?
– Дайте мне сигарету, капитан, – сыграла Галя.
– Ты уверена, что Брижит Бардо курит? – буркнул
Димка и протянул ей сигарету.
