Вечером я рассказал обо всем Шурочке. Как странно: человек
взрослеет, развивается, а ты все еще убеждаешь себя, что он твой друг. И про
девку рассказал, с которой танцевал на вечере. Было дело, приводил… И про свои
«настроения в определенный момент». И про свои нынешние настроения. Сволочь
Борька, сушеный крокодил, у тебя никогда не было настроений! Хорошо крокодилам,
особенно сушеным, – могут жить без настроений. Рассказал про весь отдел
Дубль-ве, эту фабрику диссертаций. Рассказал про свой доклад и как Дубль-ве
подкапывается под меня. И еще рассказал ей о своем настроении – драться! И
о своем опасении; вдруг они и шефу закапали мозги? Но ведь он же разберется, он
же сможет разобраться. И показал ей звездный билет в окне.
И объяснил, что сейчас там хвост Лебедя, хотя был уверен,
что там что-то другое. И сказал ей, что это мой билет. И она меня поняла. У
меня горло сжималось, когда я ее целовал. Глаза у нее стали огромными, и я в
них пропал.
Глава 10
Мне снятся люди в греческих туниках. Они спустились с
потолка и со стен и рассаживаются за столом ученого совета. У них величавые,
сугубо древнегреческие жесты. Кто-то разворачивает пергамент. Что-то объявляют
обо мне. Гулкий голос в огромном зале. А я сплю. Скандал! Объявили обо мне, а я
не могу проснуться.
– Вопиющий факт, – говорит один из них и трясет
меня за плечи. – За такие штуки надо морально убивать. Сбрасывать с
какой-нибудь скалы в какую-нибудь пропасть.
Не могу проснуться. Устал. Отстаньте от меня вы, греки.
Рабовладельцы проклятые! Так трясти усталого человека.
– Нахал ты все-таки, Витька! – говорит мне грек с
грузинским акцентом.
Надо мной стоит Табидзе. Шикарно одет. Щеки сизые от
жестокого бритья.
– Царствие небесное ты так проспишь, душа любезный, –
говорит он.
Я смотрю на него и некоторое время ничего не могу понять.
Табидзе общедоступно поясняет мне, что через полчаса начинается сессия, на
которой будет слушаться мой доклад, что он пришел оказать мне моральную
поддержку (по поручению комитета ВЛКСМ), но он не думал, что ему придется
выводить меня из ступорозного состояния.
***
Научная сессия для любого института – это праздник.
Перед началом все в черных костюмах гуляют в вестибюле. Функционирует
великолепный буфет.
Коридор радиофицирован, так как мест а зале не хватает.
Кроме наших сотрудников, здесь полно гостей.
Неожиданно носом к носу сталкиваюсь с Дюлой Шимоди, своим
однокурсником, Он приехал из Будапешта вместе с женой, Верой Стрельцовой.
Было очень забавно встретить их здесь в качестве иностранных
гостей.
И вот, когда звонит звонок, меня начинает мутить от страха,
и вместо того, чтобы идти в зал, я бегу в буфет. Один за другим съедаю пять
бутербродов с красной икрой и выпиваю три стакана кофе. Слушаю по радио, как
шеф открывает сессию, и торжественные речи разных уважаемых особ, Есть уже не
могу. Выхожу из буфета, медленно поднимаюсь по лестнице. Сегодня ее покрыли
красным ковром. Читаю стенгазету «В космос!». Она висит еще с майских
праздников, и в ней карикатура на меня. По поводу моего увлечения пинг-понгом.
Очень похоже, но на доело.
В коридоре сидят и стоят люди в черных пиджаках. Я иду по
коридору тоже весь в черном. Белый платочек в нагрудном кармане. Меня можно
снимать в кино. Захожу в туалет. И здесь слышны речи. Почему-то шипит озонатор.
По-моему, он не должен шипеть, А может, так ему и полагается
шипеть? Надо выкурить сигарету. Теперь долго не покуришь. Можно и две, У меня
оказывается только одна. Вынимаю монетку, Может быть, подбросить! Поздно. Я
сделал это два месяца назад. Но та монета так и лежит под холодильником, и я не
знаю, как она упала: орлом или решкой? Я выхожу из туалета и протискиваюсь в
зал.
На трибуне Дубль-ве. Почему-то я сразу успокаиваюсь, глядя
на него. Я вспоминаю третий курс. Он тогда был доцентом и читал нам лекции по
патофизиологии. Очень хорошие лекции, по ним было легко готовиться к экзаменам.
Я вспоминаю, как один парень его спросил относительно кибернетики в медицине.
Дубль-ве не растерялся и смазал, что кибернетика – это лженаука и мы
должны ее презреть. Рассказал пару анекдотов из «Крокодила» насчет кибернетики.
Мы были рады и смеялись. А сейчас Дубль-ве у нас главный дока по кибернетике.
Дубль-ве в очень строгих академических тонах расписывает
великие деяния своего отдела. Называет имена особо выдающихся сотрудников.
Разумеется, и Бориса. Он действительно очень толковый, мой бывший друг Боря.
Дубль-ве рассказывает о диссертациях своих птенцов. Это его любимый конек.
Потом он очень академично начинает превозносить нашего шефа. Говорит, что под
его личным руководством отдел идет к стоящей перед всеми нами цели. И, наконец,
он говорит кое-что обо мне:
– Товарищи, все сотрудники нашего отдела ясно
представляют себе эту цель и уверены в правильности пути, по которому мы к ней
идем. В этой связи мне хотелось бы сказать с некоторых молодых и очень,
подчеркиваю, очень талантливых ученых, которые, попав в плен модных концепций,
вообразили себя новаторами. Вольно или невольно, но эти лица расшатывают основы
нашей программы и сами сбивают себя с единственного истинно научного пути.
Он сходит с трибуны и занимает свое место в президиуме.
Пожимает руку какому-то вновь прибывшему начальнику, закидывает ногу на ногу. Я
смотрю на публику в зале. Кое-кто из посвященных тонко улыбается.
Дальше все идет чинно, благородно и на высоком научном
уровне.
Выступают разные люди. Временами в зале гаснет свет –
показывают диапозитивы и маленькие фильмы. Временами зал начинает гудеть. Я не
понимаю, из-за чего поднимается гудение и не улавливаю смысла докладов и
фильмов. Я стою в толпе черных пиджаков и слушаю стук своего сердца. Иногда
заглядываю в программу. Выступает Осипова, потом Штрекель, Павлов, Иваненко,
Буркалло… Встает шеф.
– Сейчас выступит с докладом младший научный сотрудник
института Виктор Яковлевич Денисов. Регламент – 30 минут.
Я на трибуне. Прикован к трибуне всем на обозрение. Всегда
боялся трибун. Даже в студенческой группе, когда подходила моя очередь делать
политинформации, я заикался и ощущал провал в памяти. А сейчас я на трибуне в
большом зале. На меня смотрят греки со стен и с потолка. В президиуме
переговариваются. Непроницаемое лицо бывшего друга Бори. Нервная улыбка
Табидзе. В середине зала возле проектора кивает головой Лида. Дюла Шимоди и
Вера Стрельцова, уважаемые иностранные гости, весело глядят на меня. Илюшка в
дверях поднимает над головой сжатые ладони. В Голицыне волнуются родители.
