Я сразу же вскочил и полез наверх. Было совершенно светло.
Наш сейнер шел к какому-то длинному острову, на конце которого белел одинокий
домик. За стеклом рубки я увидел задумчивое лицо Баулина. Он что-то
насвистывал.
Сейнер шел ровно. Море было спокойное, чуть-чуть рябое. Оно
было серое и словно снежное. Далеко-далеко, пробивая тучи, в море упиралась
тренога солнечных лучей. Я прошел на самый нос и задохнулся от ветра. Вот это
воздух! Чем мы дышим там, в Москве? Я взялся за какую-то железяку (я еще не
знал толком, как тут все называется) и широко расставил ноги. В лицо и на
одежду попадали брызги. Слизнул одну со щеки – соленая! Я поразился, как
все сбывается! Душным вечером в «Барселоне» я представил себе этот день, и вот
он настал. Если бы в жизни все сбывалось, если бы все шло без неожиданностей!
Впрочем нет, скучно будет.
Быть мне просоленным. Некоторые, те, что меня за человека не
считали, в один прекрасный момент посмотрят, а я просоленный.
– Эй, Дима! – заорал сзади Ильвар. – Давай!
Он сам, Антс и Володя опускали подвешенный к стреле трал. На
маленьких сейнерах все, кто свободен от своих основных обязанностей, возятся с
тралом.
Я подключился. Это была моя основная обязанность. Мы
сбросили за борт сеть и осторожно опустили стеклянные шары-кухтыли. Потом сняли
и опустили в воду траловые доски. Я суетился, потому что хотел сделать больше
всех. Антс и Ильвар что-то быстро-быстро говорили по-эстонски и смеялись. На до
будет взяться за эстонский, а то наговорят тут про тебя, а ты и знать не
будешь.
Кухтыли удалялись от судна, как команда дружных пловцов.
Стебельков включил механическую лебедку. Готово, трал опущен. Ребята опять
поперлись спать. Баулин тоже спустился в кубрик. За штурвал встал Валлман. Я
опять не знал, что мне делать.
Остров с белым домиком остался за кормой. Он лежал теперь
сзади темным силуэтом, похожий на всплывшую подводную лодку. Слева по борту
приближался другой островок. Там стоял красный осенний лес. А трава под
деревьями зеленая, какая-то очень свежая. Кажется, на этом острове не было ни
души.
Хорошо бы здесь немного пожить! Пожить здесь немного с
кем-нибудь вдвоем.
Я вытащил на палубу ведро картошки и стал ее чистить. Это
тоже было моей прямой обязанностью – готовить для всей кодлы обед. Сейнер
шел очень медленно, с тралом он давал всего два узла. Это мне объяснил Валлман.
Он вылез из рубки и разгуливал по палубе. Никогда не думал, что именно так
ловят рыбу: капитан и команда спят, а рулевой разгуливает по палубе.
Наконец мы обогнули лесистый островок. Впереди было открытое
море. И тут я почувствовал качку. Ничего себе, качает немного, и все. Даже
приятно.
Ильвар крикнул в кубрик:
– Подъем!
Стали вылезать заспанные ребята. Появился капитан. Володя
пустил лебедку. Она издавала дикие звуки. Все встали у правого борта. Я тоже
встал.
Я был благодарен ребятам за то, что меня никто не учит. Я
очень боялся, что меня все начнут учить, особенно Игорь. Хватит уж, меня учили.
Игорь влез в рубку. Судно стало делать поворот. Все смотрели в воду, я тоже
смотрел.
Немного кружилась голова. В бутылочного цвета глубине
появились траловые доски.
– Аут! – гаркнул Антс.
– Аут! – гаркнул я.
Никто не засмеялся.
Лебедка – стоп. Дальше пошло вручную. Мы подтянули и
закрепили траловые доски. Всплыли кухтыли. Мы осторожно подняли их и стали
тянуть сеть. Я очень напрягался.
Я не знал, надо ли напрягаться, но на всякий случай
напрягался.
Появился траловый мешок. Его прицепили к стреле и подняли в
воздух. Это был сверкающий шар. Там трепетала килька. Взбесившаяся шайка чаек
пикировала на трал и взмывала вверх. Пираты, романтическая банда. Как мы их
идеализируем! Одна чайка пролетела совсем рядом. Она верещала и сгибала голову.
Это был «мессершмитт», объединенный в одно с летчиком.
Рыбу высыпали, и она усеяла всю палубу. Мы стояли по
щиколотку в кильке, а она билась вокруг. Словно серебряная трава под сильным
ветром в степи. Потом мы стали укладывать кильку в открытые ящики. Надо было
брать каждую рыбешку в отдельности для того, чтобы удостовериться, что это
именно килька, а не салака, и не минога, и не кит в конце концов.
Детки там, в Москве, когда вы на Октябрьские праздники
полезете с вилками за килечкой, кто из вас вспомнит о рыбаках?! И не надо, не
вспоминайте.
Я сварил ребятам обед – щи из консервов и гуляш с
картошкой. Впятером мы сели за стол. Я очень волновался, Валлман опять вытащил
бутылку, а Стебельков сказал, потирая руки:
– Дух, Дима, от твоего варева чрезвычайный.
Он проглотил первую ложку, вылупил глаза и даже посинел.
– Что такое, Володя? – спросил я. – Обжегся?
– Зараза ты, – ласково сказал он и стал есть.
Ребята-эстонцы после первых глотков засмеялись, а Антс
хлопнул меня по спине и сказал:
– Силен.
– Что такое, ребята? – спросил я. – Соли, что
ли, мало?
– Кто она? В кого ты влюбился?
Я попробовал щи и тоже поперхнулся. Пересолил. Ребята
все-таки подчистили свои тарелки. Они пили водку, и вскоре им стало все равно,
много соли или мало. Может быть, поэтому они сказали, что гуляш вполне сносный.
Но я не стал есть щи, не притронулся к гуляшу и даже боялся взглянуть на водку.
Случилось то, чего я больше всего боялся, – меня
мутило. Снизу что-то напирало, а потом проваливалось. Рот у меня был полон
слюны. Вонючий пар от щей, запах водки, красные лица ребят… Потом они еще закурили.
– Отнеси гуляша капитану, – сказал Стебельков.
Я схватил тарелку и бросился вверх по трапу. Увидел над
собой небо, перечеркнутое антенной. Мачта падала вбок, потом остановилась и
полезла обратно. Мелькнула бесстрастная физиономия Баулина. Он смотрел на меня.
Я сделал шаг по палубе и понял, что это произойдет сейчас. Бросился бегом,
сунул тарелку в рубку и сразу же к борту. Меня вырвало.
Я травил за борт, и меня всего трясло. Меня выворачивало,
черт знает как. Потом стало холодно и очень легко, как после болезни. Я лежал
животом на борту и представлял себе, как усмехнется Баулин, когда я обернусь, А
черт с ним, в конце концов. Я выпрямился и обернулся. Дверь рубки была открыта
и моталась из стороны в сторону. Баулин ел гуляш, придерживая штурвал локтем.
– Готово, Дима? – спросил он. – Иди сюда,
подержи колесо.
Я влез в рубку и взял штурвал.
– Гуляш вполне сносный, – сказал Баулин.
