Виктор, слышишь ты меня? Я тобой горжусь. Я буду счастлив,
когда время придет, и твое имя… Запишут куда-то золотом, наверное, это хотел
сказать профессор. Но знаешь, старик, я любил, когда ты меня «подзаводил»,
любил стрелять у тебя деньги и боксировать с тобой после душа. Помнишь, в
Таллине в номере гостиницы? А как мы ехали с тобой в такси? И шлялись из одного
кафе в другое, а ты все плел что-то возвышенное? И мы как раз собирались
поехать на стадион?..
Прошло два дня после…
Борька, друг Виктора, а потом его недруг, стоял, подняв
голову, и кадык у него ходил вверх-вниз. Потом он отошел в сторону, отвернулся
и весь задергался-задергался.
Два дня.
Не могу вспомнить о том, что было с папой и мамой. Они сразу
стали старенькие. Будут гулять теперь под руку на бульваре, и у какого-нибудь
парня вроде меня сожмется при их виде сердце.
Прошло два дня после похорон Виктора.
Я уже два дня бесцельно езжу по городу. Мои старики теперь
живут на Юго-Западе. За две недели до этой истории они переехали в новую квартиру.
А «Барселону», говорят, уже начали ломать.
Вот мне куда надо – в «Барселону»! Да-да, именно туда я
и еду уже второй день.
Выхожу на нашей станции. Все здесь по-старому. Торчат, как
всегда, какие-то знакомые типы. Суета у киосков. Суета сует и всяческая суета,
говорила одна старушка на даче. И вот они, руины нашей «Барселоны». Она уже
наполовину сломана. За заборчиком на груде битого кирпича стоит бульдозер.
Луна отсвечивает от его лопаты. Плакат на заборчике: «работы
ведет СМУ № 40».
Я перелезаю через забор и проникаю в уцелевшую половину
дома. На этой лестнице Виктор целовался с одной девчонкой, а я их застукал и
немного шантажировал. Я лезу вверх по лестнице и иду по коридору третьего этажа
к нашей квартире. То тут, то там в распахнутые двери, выбитые стекла и в
проломы стен проглядывает ночное небо. Дверь нашей квартиры висит на одной
петле. Мне нужно туда, нужно просто постоять там пару минут. Я вхожу в
столовую, потом в комнату родителей, потом иду к Виктору. Не знаю, сколько
минут я стою здесь. Виктор провел здесь 28 лет и погиб «при исполнении
служебных обязанностей». 28 лет спал, читал, делал зарядку, выпивал с друзьями
в этой комнате.
Иногда ходит-ходит.
МАМА: Витя, что ты все ходишь?
А он ни гу-гу. Иногда он ложился на подоконник, вот так, и
смотрел в небо. Долго-долго. Где же он тут видел небо? Кругом стены. А, вот
оно.
Я лежу на спине и смотрю на маленький кусочек неба, на
который все время смотрел Виктор. И вдруг я замечаю, что эта продолговатая
полоска неба похожа по своим пропорциям на железнодорожный билет, пробитый
звездами.
Интересно. Интересно, Виктор замечал это или нет?
Я смотрю туда, смотрю, и голова начинает кружиться, и
все-все, все, что было в жизни и что еще будет, – все начинает кружиться,
и я уже не понимаю, я это лежу на подоконнике или не я. И кружатся, кружатся
надо мной настоящие звезды, исполненные высочайшего смысла.
Так или иначе ЭТО ТЕПЕРЬ МОЙ ЗВЕЗДНЫЙ БИЛЕТ!
Знал Виктор про него или нет, но он оставил его мне. Билет,
но куда?
