Пора закрывать магазин. На самом-то деле его пора было закрыть уже минут двадцать назад; мадам, похоже, удается стряхнуть с себя пьянящий дурман, она встает и говорит:
— Какая у вас чудесная девочка! — Стряхивая крошки шоколадного торта с колен, она с завистью поглядывает на кухонную дверь, за которой снова исчезла Анук, уведя с собой и Розетт. — И как она замечательно играла с той малышкой! Точно родная сестра!
Это вызывает у меня улыбку, но я мадам не поправляю.
— А у вас дети есть? — спрашиваю я.
Она, похоже, колеблется, ответить или нет. Потом все же кивает и говорит:
— Дочка.
— Собираетесь к ней на Рождество?
Ах, какую боль может причинить невзначай заданный вопрос! Я вижу, как изменились цвета ее ауры: белоснежная сверкающая струя молнией перечеркивает все остальные тона.
Она качает головой, не доверяя словам. Даже теперь, через столько лет, полузабытое чувство поражает ее своей силой и внезапностью. Когда же наконец поблекнут эти переживания, как ей столько раз обещали? Пока что они так же болезненны и ярки, как и прежде, и перед ними меркнет все остальное — муж, любовник, мать, подруга; все отступает в сторону, становится незначительным, когда перед тобой разверзается та пропасть отчаяния, какую являет собой потеря ребенка…
— Я ее потеряла, — тихо признается она.
— Ох, простите.
Я кладу руку ей на плечо. У меня короткие рукава, и на обнаженной руке мой браслет с амулетами, как всегда, отчетливо позванивает. Блеск серебряных фигурок привлекает внимание мадам…
Кошечка-амулет так почернела от времени, что теперь больше похожа на Ягуара, ипостась Черного Тескатлипоки, а не на ту дешевую блестящую побрякушку, какой была когда-то.
Мадам замечает кошечку и буквально каменеет, хотя в голове у нее сразу же замелькали мысли:
«Это же просто нелепо; таких совпадений не бывает; это самый обыкновенный дешевый браслет на счастье; он наверняка не имеет никакого отношения к давным-давно потерянному детскому браслетику с подвеской-кошечкой…
И все же… Господи! А что, если все-таки имеет? Ведь случаются же подобные истории — и не только в кино, но иногда и в жизни…»
— К-какой забавный б-браслетик.
Голос у нее так дрожит, она так заикается, что ей трудно говорить.
— Спасибо. У меня он сто лет.
— Правда?
Я киваю.
— Каждый из этих амулетов мне о чем-то напоминает, — продолжаю я. — Вот этот, например, о том, как умерла моя мама…
Я демонстрирую ей серебряный гробик. На самом деле я привезла его из Мехико — наверное, он мне достался после «взрыва» очередной карнавальной пиньяты; на крышечке гробика виднеется маленький черный крест.
— Ваша мать?..
— Ну, я называла ее мамой. Я ведь своих настоящих родителей никогда не знала Этот ключик мне подарили в день совершеннолетия… А эта кошечка — мой самый старый и самый счастливый амулет. Он со мной, сколько я себя помню; по-моему, он появился еще до того, как меня удочерили.
Теперь она не сводит с меня глаз, почти обездвиженная нахлынувшими воспоминаниями. Она понимает: это совершенно невозможно! И все же некая, не столь рациональная часть ее души настаивает: чудеса порой все же случаются, магия действительно существует. Это в ней говорит затаенный голос той, какой она была, когда ей едва исполнилось семнадцать и она без памяти влюбилась в тридцатидвухлетнего мужчину, который говорил, что любит ее, и она ему верила…
Ну а как же девочка? Неужели она никого не узнает в ней? Неужели при виде Анук у нее не щемит сердце и боль не шебуршится там, точно котенок, играющий с клубком ниток?..
Некоторые люди — например, я — прирожденные циники. Но единожды уверовавший навсегда останется верующим. И как я понимаю, мадам как раз из верующих; это я, собственно, поняла, как только увидела ее фарфоровых кукол в вестибюле отеля «Стендаль». Мадам — типичный стареющий романтик, таящий в душе горечь и разочарования, а значит, тем более уязвимый; ее пиньята раскроется, как цветок, стоит мне произнести одно лишь слово.
Слово? Нет, конечно же, не просто слово, а имя.
— Мне нужно закрывать магазин, мадам. — Я осторожно подталкиваю ее к двери. — Но если вам захочется еще разок к нам зайти… Видите ли, мы в сочельник устраиваем небольшой праздник. Так что если у вас нет других планов, может, заглянете к нам на часок?
Она смотрит на меня, и глаза у нее горят, как звезды.
— О да, — шепчет она. — Спасибо. Я непременно приду.
ГЛАВА 2
19 декабря, среда
Сегодня утром Анук ушла в школу, не попрощавшись. Наверное, не следовало особенно этому удивляться — собственно, на этой неделе она каждый день слишком поздно спускается к завтраку и, бросив: «Всем привет!», хватает свой круассан и рысью выбегает на темную улицу.
Но ведь это же Анук, которая от избытка чувств вечно вылизывала мне лицо и прямо на улице кричала: «Я тебя люблю!»… А теперь она молчалива и так погружена в свои мысли, что я чувствую себя обездоленной и холодею от страха; и те сомнения, что не давали мне покоя с тех пор, как она родилась, только усиливаются.
Да, конечно, девочка взрослеет. Ее стали интересовать другие вещи — школьные друзья, домашние задания, учителя и, возможно, кто-то из мальчиков (Жан-Лу Рембо?); возможно, она пребывает в сладостном бреду первой влюбленности. Возможно, есть и что-то еще: какие-то секреты, которые можно лишь прошептать на ухо, какие-то невероятные великие планы — в общем, что-то такое, о чем она может рассказать своим друзьям, но не матери и страшно смутится, если мать все-таки узнает об этом…
Все это абсолютно нормально, уговариваю я себя. И все же мне почти невыносимо думать, что она практически исключила меня из своей жизни. Мы же не такие, как все, думаю я. Мы с Анук другие. И какие бы неудобства это ни сулило, я больше не могу игнорировать подобное положение дел…
Признав это, я обнаруживаю, что меняюсь — становлюсь раздражительной, по мелочам ко всем придираюсь. Ну откуда Анук, моей летней девочке, знать, что это раздражение связано не с гневом, а со страхом?
Неужели и моя мать испытывала те же чувства? Неужели и ее терзал страх утраты, который сильнее даже страха смерти? Неужели и она тщетно пыталась, как и все матери на свете, остановить безжалостный бег времени? Следовала ли она за мной, как я следую за Анук, подбирая на дороге оставленные ею метки? Игрушки, в которые она перестала играть, надоевшие наряды, сказки на ночь, которые она больше не просит ей рассказывать, — все это она оставляет позади, устремляясь в будущее, с радостью расставаясь со своим детством и со мной….
