Лоран опять фыркнул.
— Ты меня лучше не заводи! Вон там, чуть дальше, есть «Артистическое кафе», и хозяин в нем — турок, как ты легко могла бы догадаться, а рядом «Итальянское кафе», и этот «Английский чай», и множество всяких «Костасов» и «Старбаков» — проклятые янки считают, что это они изобрели кофе! — Он гневно сверкнул глазами, словно и у меня тоже американские предки, и рявкнул: — А как же верность традициям? Где же старый добрый французский патриотизм?
Матурен, который почти глух, действительно вполне мог его не расслышать, но я ни капельки не сомневалась, что Ришар просто притворяется.
— Спасибо, Янна, очень вкусно, — сказали оба. — А теперь мы, пожалуй, пойдем.
Они оставили деньги на столике и поспешно, даже не оглянувшись, вышли за дверь, а Лоран еще сильнее побагровел, и глаза его угрожающе вылезли из орбит.
— Два старых козла! — взорвался он. — Сколько раз они заходили ко мне выпить пива и сыграть в карты — а теперь, стоило начаться неприятностям…
Я одарила его своей самой сочувственной улыбкой.
— Я так тебя понимаю, Лоран. Но ведь такие шоколадные лавки тоже, как тебе известно, весьма традиционны. На самом деле я просто уверена: они появились даже раньше кафе и являются заведениями абсолютно парижскими… — Я подвела Лорана, по-прежнему исполненного благородного негодования, к столику, который только что освободился, и предложила: — Может быть, ты тоже присядешь и отведаешь горячего шоколада? За счет заведения, разумеется.
Ну что ж, это было только начало. Всего лишь чашка шоколада и шоколадное пралине — и Лоран Пансон перешел на нашу сторону. И не то чтобы мы нуждались в подобном завсегдатае. Ведь Лоран — самый настоящий паразит, готовый поживиться за чужой счет: он набивает карманы пиленым сахаром из сахарницы, часами сидит над половинной порцией шоколада; зато он — слабое звено в здешнем маленьком обществе, зато за ним, если он станет ходить к нам, последуют и остальные.
Например, сегодня утром уже забегала мадам Пино — она, правда, ничего не купила, но уж постаралась все хорошенько рассмотреть и, вполне удовлетворенная, удалилась, получив в подарок от магазина шоколадку. Жан-Луи и Пополь проделали то же самое, и я случайно знаю, что та девушка, которая сегодня утром купила у меня трюфели, работает в булочной на улице Трех Братьев и непременно расскажет о нашем кафе своим постоянным клиентам.
Дело даже не столько в том, что это очень вкусно, попытается объяснить она. Трюфель из темного шоколада обладает роскошным ароматом, он сдобрен ромом и щепоткой перца чили, он мягкий и нежный внутри, а снаружи чуть горьковатый из-за толстого слоя какао; все вместе это наделяет его неповторимым вкусом. Но ни одно из этих свойств не дает ответа на вопрос, отчего шоколадные трюфели, вручную приготовленные Янной Шарбонно, раскупаются практически молниеносно.
Возможно, попробовав их, люди начинают чувствовать себя сильнее, даже могущественнее, острее реагируют на звуки и запахи внешнего мира, иначе воспринимают цвета и текстуру различных вещей и начинают прислушиваться к себе более чутко, легко определяя, что у них под кожей, во рту, в горле, на кончике языка.
«Попробуйте хотя бы один», — предлагаю я.
И они пробуют. И покупают еще.
Они покупают так много, что Вианн занята с раннего утра до позднего вечера, и мне одной приходится и заниматься с покупателями, и подавать горячий шоколад тем, кто его заказал. Усадить мы при всем желании можем человек шесть — это место прямо-таки странным образом притягивает людей: здесь тихо, спокойно, но в то же время достаточно весело, сюда можно прийти, чтобы позабыть о своих невзгодах, посидеть, выпить горячего шоколада, просто поболтать.
Поболтать? И еще как болтают! Единственное исключение — Вианн. Но все же время еще есть. Начинай с малого, говорю я себе. Или, скорее, с большого — например, с Толстяка Нико.
— Эй, Госпожа Туфелька! Что у вас на ланч?
— А что бы ты хотел? — улыбаюсь я. — Розовую сливочную помадку? Плитку шоколада с перцем чили? Или, может, миндальное печенье с кокосовой стру-у-ужечкой…
Я соблазнительно растянула это слово, зная, что кокосовую стружку он просто обожает.
— О горе мне! Нет, все-таки не стоит. Нельзя!
Кривляется, конечно. Ну нравится ему подобное притворство! И он, все еще сопротивляясь, улыбается, как овца, понимая, что меня не проведешь.
— А ты попробуй одну штучку, — предлагаю я.
— Половинку, пожалуй, попробую.
Сломанное печенье, разумеется, не в счет. Как и маленькая чашечка шоколада, к которой полагаются еще четыре миндальных печеньица. Как и кусочек кофейного кекса, который Вианн только что внесла в магазин. Как и остатки шоколадной глазури, которую Нико выскребает на кухне из миски.
— Моя мама всегда готовила больше глазури, чем нужно, — сказал он. — Чтобы мне побольше досталось, когда я буду миску вылизывать. Иногда она делала ее так много, что даже я не мог все доесть…
Он вдруг умолк.
— Твоя мама жива? — спросила я.
— Нет, умерла.
Его пухлое, как у младенца, лицо сразу осунулось.
— И ты очень по ней тоскуешь.
Он кивнул:
— Да, наверное, очень.
— Когда она умерла?
— Три года назад. Упала с лестницы. Она, пожалуй, страдала несколько избыточным весом…
— Я знаю, как это тяжело.
Я изо всех сил стараюсь не улыбаться. «Несколько избыточный вес» — с его точки зрения, это, должно быть, фунтов триста. Его лицо совсем померкло, потускнело, а в цветах ауры преобладают зеленоватые и серебристо-серые оттенки, которые я ассоциирую с негативными эмоциями.
Разумеется, он винит себя. Это мне понятно. Возможно, ковер на лестнице сбился, образовав на ступеньке складку, возможно, он слишком поздно пришел с работы — остановился возле boulangerie
[40]
и простоял там десять лишних минут, ставших фатальными, а может, просто присел на лавочку, чтобы поглазеть на проходящих мимо девушек…
— Знаешь, ты такой не один, все потом чувствуют примерно одно и то же, — сказала я. — Я, например, тоже во всем винила себя, когда мать умерла…
Я даже за руку его взяла. Под толстым слоем кожи и жира косточки у него оказались тонкими, как у ребенка.
— Мне тогда было шестнадцать, — продолжала я. — Но я так и не перестала думать, что это, хотя бы отчасти, моя вина.
Я заглянула ему в лицо, и взгляд мой был исполнен самого искреннего сочувствия, однако мне пришлось скрестить за спиной пальцы, чтобы удержаться от смеха. Разумеется, я действительно так считала — и не без основания.
Нико тут же снова ожил.
— Это правда? — спросил он.
