Дождь то ослабевал, то усиливался, но уже не лил как из ведра.
Среди уродливых хибар на площади, в домах, а также где-то дальше, в глубине города, все еще продолжалась драка, погоня, резня по углам, отовсюду доносились завывания, непонятные крики, перемежавшиеся опознавательным боевым кличем. Посреди вонючего лагеря (лившаяся с неба вода не в силах была смыть этот смрад) какой-то воин обгрызал остатки жареного мяса с найденной у костра кости. Он поделился с товарищем, но, увидев приближающегося предводителя, струсил, поскольку объедался лакомствами, вместо того чтобы искать врага. Вскрикнув, он неосмотрительно выпустил изо рта кусок, снова в отчаянии заорал и помчался куда-то, следом за товарищем, у которого в ногах было еще больше разума. Споткнувшись о труп со стрелой в животе, он замахал руками, грохнулся на землю, разбрызгав локтями лужу, вскочил и сразу же побежал дальше, исчезнув между стенами хибар.
Глорм подошел к угасающему огню и присел. Он попытался разжечь пламя, подвинув дальше обгоревшие куски дерева, но дождь был чересчур сильным. Сломав одну из жердей, на которых держался опрокинутый тент, он бросил ее на остатки костра. Однако вода выиграла поединок с огнем, и пламя погасло. Крагдоб выпрямился и огляделся с высоты своего роста. Дома вокруг площади были захвачены или как раз захватывались, сражение переместилось куда-то дальше. У полутора десятков легко раненных, которым тяжело было бегать по городу, нашлось, однако, достаточно сил, чтобы искать у погибших полезные вещи. Раны могли подождать, урожай — нет. Тот тут, то там стонал или скулил какой-нибудь нашпигованный стрелами полутруп, но на таких жаль было времени — колотые раны все равно не заживали. Лишь одного несчастного кто-то пытался перевязать, может быть, брат или верный друг. Остальным приходилось самим искать свой путь к Полосам или дожидаться конца сражений в Громбе, ибо только тогда тяжелораненые могли рассчитывать на глоток водки и милосердный клинок, ускорявший их последнее путешествие.
В стоявшей ближе всего клетке лежало какое-то уродливое создание, в котором с большим трудом можно было узнать связанного в клубок мужчину, у которого было отрезано все лишнее, включая пальцы и уши. Ему могло быть как двадцать лет, так и шестьдесят пять. В клетку набросали всего, что только могло прийти в голову, несчастный лежал среди отбросов, о происхождении которых лучше не задумываться. Что-то из них напоминало кусок человеческой кожи; возможно, что в обреченного швыряли частями кого-то из близких. Ему также вернули все отрезанные пальцы — или почти все, никто ведь их не считал. Дальше, на стене каменного дома (Глорм ни с того ни с сего вспомнил, что когда-то это был дом богатого купца, платившего достаточно приличную дань), висело безголовое и полунагое тело старой — наверняка старой, поскольку оно было покрыто отвратительными морщинами — женщины. О нем забыли, а может быть, просто никому не хотелось его снимать? Голова наверняка венчала одно из копий в предместье. Старая баба в горах? Кому взбрело на ум тащить сюда… такое?
В этом прекрасном городе страшно, по-настоящему страшно воняло, смрад казался густым. Именно от этого Басергор-Крагдоб успел отвыкнуть. В Дартане и даже на Агарах воздух был чист, не считая некоторых портовых переулков. Впрочем, в Громбеларде когда-то тоже. Деревни высоко в горах — да. Там сидели такие же люди, как теперь здесь, в Громбе, находившие удовольствие и развлечение в том, чтобы раздирать трупы и швырять друг в друга дерьмом, мочившиеся там, где удобно, а лучше всего на голову спящему товарищу, что считалось шуткой, отличной шуткой. Но в имперских городах никто не хотел распространения заразы.
Глорма затошнило. Смотреть он мог на что угодно, но обоняния, к сожалению, не потерял. Уже в Бадоре у него с этим появились проблемы, он никак не мог привыкнуть. Но то, что обнаружилось здесь, превосходило все вообразимое. Невозможно было пройти через этот лагерь и не наступить в размытую дождем блевотину или дерьмо. Оглянувшись, он увидел Эниту, которую выворачивало наизнанку, и позеленевшую физиономию дартанца — и это переполнило чашу. Он тоже проблевался, впрочем, совершенно демонстративно.
— До завтра здесь должен быть порядок, — сказал он, протягивая руку к бурдюку с вином, висящему у седла Гальватора. — Я не собираюсь ни ходить по хлеву, ни командовать срущими себе под ноги свиньями. Все слышали?
Кто-то услышал. Проходивший неподалеку разбойник таращил глаза и поддакивал, уверенный, что Басергор-Крагдоб до конца жизни запомнит его лицо и привлечет к ответственности за беспорядок или щедро вознаградит за порядок. Он готов был прямо сейчас бежать за товарищами, вытаскивать их из идущего где-то сражения и гнать на уборку рыночной площади в Громбе.
Крагдоб прополоскал рот вином, сплюнул, напился и, завязав бурдюк, бросил его бледной Эните. Она поблагодарила неуверенным кивком.
— Найди мне дом, — сказал он по-дартански одному из гвардейцев. — Самый приличный, такой, в котором поместимся мы все. Будет хорошо, если рядом окажется что-нибудь вроде конюшни, хотя бы какой-то сарай. Там, — он показал на другой конец площади, — когда-то стояла корчма, даже довольно приличная. Посмотри, что от нее осталось. А ты, — повернулся он ко второму, — возьми Лучку в качестве переводчицы и проследи, чтобы мне нашли этого… Бехегала. Лучше всего мертвого. Если его схватили, то пусть сразу зарежут и не морочат мне голову, только сперва пусть удостоверятся, что это действительно он. Труп пусть отнесут в предместье, здесь он мне не нужен, но там должен внушать страх, по крайней мере какое-то время. Для начала с уважением отнесемся к местным обычаям, потом они нам уже не понадобятся.
Он кивнул в сторону Эниты. Воины Крагдоба, слегка подшучивая над непопулярным в Громбеларде оружием, сразу же прозвали ее Лучкой, поскольку «лучница» казалось им слишком длинным. Таким образом девушка-гвардеец получила военное прозвище, которым столь же втайне, как и открыто гордилась.
Крагдоб еще немного постоял у погасшего костра.
— Ну нет, мы все же найдем место, где не так воняет, — наконец раздраженно сказал он. — Здесь жил король блевотины, падали и дерьма. Уходим с этой площади. По дороге, на улицах, еще можно выдержать. И пусть кто-нибудь проверит, кто это. — Он показал на полуживое существо за решеткой. — Вообще стоит проверить клетки, может, в них сидят какие-нибудь разведчики Рбита. Они могут знать что-нибудь интересное.
Указанная Крагдобом корчма действительно годилась для жилья; у нее даже имелось полкрыши. Мало того, она до сих пор оставалась корчмой. Нигде, даже в Громбе, невозможно было жить без хоть каких-то развлечений. Корчмарь вылез из подвала, где прятался в пустой бочке из-под вина, и заплакал навзрыд, увидев великана, перед которым его поставили. Басергор-Крагдоб не знал, как к этому относиться. Глотая слезы, корчмарь ползал на четвереньках, пытаясь обнять его колени. Король Гор с немалым трудом узнал человека, под крышей у которого не раз когда-то гостил и который добросовестно ему платил, ибо это обеспечивало ему неприкосновенность. Корчмарь знал Басергора-Крагдоба и был без малого одним из его людей, а точнее говоря — одним из людей Армы, поскольку именно ей он посылал подслушанные сведения. Потом наступила тяжелая пора: во время очередных беспорядков он потерял семью, но слишком поздно принял решение бежать из Громба и в итоге остался, используя все свое хитроумие и предприимчивость, чтобы спасти жизнь. Он до сих пор привозил из Лонда самое отвратительное пойло; ему это позволяли, поскольку кто-то же должен был это делать. Из рассказа несчастного следовало, что в Громбе осталось довольно много подобных ему жителей. До сих пор уцелели несколько оружейных мастеров и мечников, поскольку оккупировавшим город бандам требовались их услуги. Остались и другие ремесленники, хотя и немногочисленные, а лучше всего жилось двоим негодяям, содержавшим публичные дома. За гроши они выкупали пленниц у банд, грабивших пограничье, и привозили сюда. Один из этих негодяев был какой-то важной персоной, он содержал собственный вооруженный отряд и с ним повсюду считались. Слушая постаревшего корчмаря, который выглядел лет на семьдесят, хотя ему сравнялось пятьдесят пять, Глорм думал о том, многие ли из подобных несчастных пережили очередную заварушку, ту, которая именно сейчас подходила к концу. Возможно, все-таки многие. Эти люди уже успели научиться заботиться о собственной жизни.
