— Это я удачно в потайную комнату Доминика заглянул, — сказал он задумчиво. — Просто на удивление.
— Ты спер у него огненную сферу? — уточнил Альберих. — Орел…
— Не спер, а позаимствовал в счет доплаты за разборку нашего первого экипажа. Я просто восстановил справедливость.
— А как ты туда проник? — Альберих убрал кристаллы в мешочек на поясе.
— Я просто был за его спиной, когда он заходил в свою сокровищницу, чтобы выбрать нам свиток, — хихикнул Гальванюс. — Но этот скряга не зажег света в своем склепе, представляешь? Шарил там на полках на ощупь, как крот. Ну и я в темноте стянул то, что лежало ближе всего. Даже и не рассмотрел толком. А вещица оказалась нужная…
— Ага, — просто и лаконично сказал Альберих. — Ну что, пошли?
— Пошли, — с трудом отрывая взгляд от последних огоньков, отозвался Гальванюс. — До сих пор понять не могу, то ли я ограбил старину Доминика, то ли, наоборот, жизнь ему спас. Слопал бы его оборотень, не сегодня, так завтра, и осталась бы сфера в его погребе лежать, уже ему и не нужная… А так он — живой. И небось жутко расстроится, пропажу обнаружив. Он же все свои сокровища наперечет знает.
— Не парься, — посоветовал ему Альберих. — Живы — и ладно. Ты, главное, помалкивай перед детишками. А то начнешь хвастаться, я тебя знаю. Разговоров потом не оберешься.
Они снова пересекли поле, перелезли через ограду лавки торговца Доминика, постучали в дверь каретного сарая.
Отворил бодрствующий Рету. (Лидриэль набоявшись всласть, заснула на сене.)
— Ну как? — спросил он с любопытством. — Сильно опасно?
— И ты спрашиваешь? — горько произнес Гальванюс. — Ходить невозможно! Кругом один навоз.
Похоже, никто не был так рад, что дорогие гости его наконец-то покинут, как торговец Доминик.
Он разбудил их с первыми лучами солнца, не давая поспать ни минуточки лишней.
— Кто рано встает, тому Всевышний подает! — голосил он за дверью каретного сарая. — А кто поздно встает, тому Падший ангел одеяло подожжет, истину вам говорю.
— О небо, — вздохнул невыспавшийся Гальванюс, — убить за такую народную мудрость…
А сонный Альберих лишь кинул в сторону ворот свои башмак (который все равно не долетел).
— Я жду-у-у… — пропел за дверью хозяин.
Лавка неохотно просыпалась. Гоблин Крых, ежась на утреннем холоде, отпирал конюшню, выпуская кур во двор.
Торговец Доминик (свежий, бодрый и деятельный; уже накрыл ранний завтрак в полосатой палатке. И приготовил обещанный свиток.
Первыми на свежий воздух выбрались подручные королевы Мародеров, привыкшие за свою непростую жизнь вставать когда надо, а не когда хочется. Они лениво умылись у колодца и пошли завтракать.
Свиток, окрученный шнурком с зеленой печатью, лежал на столе.
— Вот, — скромно, но гордо кивнул торговец Доминик.
— Спасибо, дорогой! — без всяких церемоний сграбастал свиток со стола Альберих. — Что в нем?
— О, выбрал самое лучшее, заклинание третьего уровня. Сокрытие, — с придыханием сказал торговец Доминик.
— Угу, угу, — пробурчал Альберих. — Сто пятьдесят маны жизни, сто пятьдесят маны ада. Досыпь и маны тогда уж, раз расщедрился. А то как мы им воспользуемся, твоим бесценным даром?
— Маны мало… — пригорюнился торговец Доминик. — Только алая адская и осталась. Сплошные убытки.
— Ладно, давай алую, — махнул Альберих. — И какой-нибудь эликсирчик, раны штопать. У тебя есть, я знаю.
Торговец Доминик не стал возражать, но вздохнул так печально, что крошки хлеба со стола как ветром сдуло.
И пошел рыскать по своим тайникам, подбирая эликсир.
Рету разбудила Плюшка, которая услышала, как в полосатой палатке едят без нее. Она щипала своей серебряной лапкой Рету за бок до тех пор, пока он, чертыхаясь, не вскочил.
Рету разбудил солнечную танцовщицу, подхватил жабку под мышку и пошел умываться. И Плюшку умыл, как она ни вырывалась. Во-первых, для того, чтобы больше не щипалась по утрам, а то пристрастится. А во-вторых, чтобы приучалась к чистоте. Не свинка же!
Лидриэль выбежала за ограду, чтобы никто ей не мог помешать приветствовать солнце радостным танцем.
Пока все занимались утренними делами, торговец Доминик нашел в своих закромах эликсир исцеления (довольно слабый на фоне эликсиров восстановления или оживления). И лихорадочно отливал его из большой бутыли в пузырек поменьше. Теперь, когда ящеры-людоеды перестали быть ночным кошмаром, он быстро пришел в себя и стал тем торговцем Домиником, скаредность которого вошла в легенды.
«Ничего, Доминик, — уговаривал он сам себя. — Потерпи. У тебя солидное заведение. У тебя оборот. Они вот-вот уедут. А их карету мы продадим за тройную цену, о да!»
И вот настал долгожданный для торговца Доминика час: во двор из каретного сарая выкатили пузатенькую розочку на колесах. Запрягли лошадей. Альберих сел на козлы, Гальванюс, Лидриэль и Рету забрались внутрь. Плюшка, разумеется, тоже.
Розовая карета двинулась от лавки к имперскому тракту.
Торговец Доминик махал платком, как флагом. И утирал счастливые слезы.
Глава четырнадцатая Прекрасная дама
Волшебное превращение Гальванюса в даму Бербегуэру произошло около той самой речки, вдоль которой они ехали позапрошлой ночью, спасаясь от голема.
Там, у воды, сделали привал, развели костер, сварили обед.
Альберих напоил лошадей. А Гальванюс, подхватив ворох юбок, скрылся в кустах. Лидриэль не спешила переодеваться — она сначала хотела посмотреть на даму Бербегуэру.
Ожидание подзатянулось, но Гальванюс за кустами решительно отказывался от помощи.
— Я просто должен вспомнить! — говорил он. — И сноровка придет,
— Но знатная дама не одевается самостоятельно, — заметила Лидриэль. — Застежки-то у роскошных платьев на спине. В Империи, насколько я знаю, сами себя застегивают только служанки.
— А откуда ты знаешь? — спросил из-за кустов Гальванюс, натягивая белую батистовую рубашку так, чтобы она прикрывала обугленный знак дриады на спине.
— Сестры рассказывали, — беззаботно отозвалась Лидриэль.
— До застежек еще далеко, я пока эти корзинки по бокам привязываю — грустно сказал Гальванюс. — Вещь хорошая, но сколько места занимает…
— Иначе пышной юбки не будет, — напомнила Лидриэль. — И кто тогда отличит благородную даму от неблагородной?
Рету сразу вспомнилась тетушка Нида, которая и без всяких корзинок была такая пышная, что не во всякую дверь проходила.
— Правда, по сравнению с юбками, в которых мы гнома спрятали, это платье — сама скромность, — заметил Гальванюс — Альберих, помоги даме!
