Анна не могла объяснить, когда именно ее крылатая душа вдруг оказалась в железной клетке, в которой томилась Жанна, но она помнила все до мельчайших подробностей и могла засвидетельствовать увиденное и услышанное.
После окончания сеанса Анна пожелала присутствовать на дискуссии, которая была необходима, с тем чтобы ученые богословы и адвокат сделали выводы относительно тех обрывочных сведений, которые удалось получить на сеансе медиумической связи с руанским судом.
Их мнения относительно того, куда клонят судьи и что они собираются приписать Жанне в дальнейшем, были однозначны: неподчинение родителям. Мужская одежда, как свидетельство отсутствия скромности и незнания правил приличий и добродетелей, присущих ее полу. И, наконец, самое страшное, Дерево Фей! Благодаря данным Жанной показаниям относительно игр под этим деревом можно было утверждать связь со злыми духами и вызывание оных. Венки на ветвях дерева – жертва темным силам.
Они совещались довольно долго, дискуссия плавно перешла в ужин, после которого утомленная Анна отправилась готовиться ко сну, а Жиль остался с гостями.
На следующий день сеанса не получилось, и, несмотря на выпитое вино и полное погружение в транс, Анна видела только пустой зал, слышала голоса уборщиков и беготню слуг.
Как выяснилось позже, 23 февраля суд решил устроить свободный день, дабы с большим вниманием и усердием изучить материалы дела и как можно лучше подготовить новые вопросы.
Руанская мистерия
От сеанса к сеансу Анна оказывалась в здании суда, то была отвечающей на вопросы Девой, то наблюдающей со стороны Анной. Она уже начала привыкать поднимать голову, когда кто-нибудь говорил «Жанна». Иногда сказанное на суде было интересно для нее, чаще же всего это была пустая трата времени. Снова и снова судьи возвращались к одним и тем же вопросам, требовали, чтобы Жанна принесла присягу по всем правилам, чтобы признала право церкви на рассмотрение ее дела целиком и полностью, на что Жанна отвечала неизменным отказом, повторяя свои доводы.
24 февраля состоялось третье заседание суда. Из него Анна вынесла всего два новых вопроса. Так, суд интересовало, были жители Домреми сторонниками бургундцев или же сторонниками противной партии арманьяков. Как будто это имело какое-то отношение к существу дела.
Жанна ответила, что знала там только одного «бургундца», им был житель их деревни, который не только в пристрастии к непопулярной партии, но и во всем остальном старался не походить на своих соседей. Рассказывая об этой белой вороне, Жанна призналась, что хотела бы, чтобы ему отрубили голову, но смягчила это неожиданно резкое заявление, добавив «если на то будет воля Господа».
– Что сказал голос, когда он вас разбудил?
– Чтобы я отвечала смело, и Бог мне поможет!
Из монастыря Святой Терезы, что близ Шартра, наконец, прибыла немного располневшая и еще более от этого красивая Брунисента. Хвастаясь своей беременностью, она выставляла напоказ начавший округляться животик, смеясь и то и дело прижимаясь к мужу. Взяв за руку подругу, Анна водила ее по комнатам замка. Для этой цели ключник отдал ей полную связку ключей, которые она как хозяйка замка повесила себе на пояс. Пусть Бруня думает, будто бы она законная супруга Жиля.
Тиффорг привел Брунисенту в восторг, все нравилось ей в этом чудесном, сказочном замке, по сравнению с которыми Лероз и Лявро казались детскими игрушечными крепостями. Одетая в элегантные дорогие одежды, рядом с Жилем Анна выглядела королевой. Но Брунисента не завидовала подруге, она была рада и счастлива за нее, по-детски воспринимая эту вдруг ставшую реальностью сказку как нечто чудесное и прекрасное, что-то такое, ради чего ей – Брунисенте ле Феррон урожденной ля Жюмельер, нужно было жить все эти годы. При этом Брунисента даже не пыталась представить себя хозяйкой волшебного Тиффорга.
Ей было достаточно и того, что в чудесном замке жила ее лучшая подруга, самый добрый и справедливый человек на всем белом свете. Брунисента радовалась за Анну и за себя. За себя, потому что рядом с ней был Жак и Господь благословил их брак долгожданным плодом. За Анну, потому что она нашла своего рыцаря, человека, которого любила и вместе с которым теперь жила в прекрасной сказке.
По причине опасения за протекание беременности Брунисенту, как бы она не рвалась помогать Анне и поскорее испробовать на себе волшебное вино магистра белой магии сьера Франческо Бреладди, которого она сразу же стала называть добрым господином Франческо, к сеансам допускали лишь в качестве зрительницы.
Зато Анна теперь уже по два раза в день входила в божественный транс, сообщая подробности процесса, которые затем горячо обсуждались во время дискуссий.
Больше всего юриста и богословов пугало то, что на процессе все чаще и чаще задавались вопросы относительно внешности посланными к ней для наставлений святыми и разговоров, происходящих у Жанны с ними. Господин Гуго де Карро опасался, что премудрые богословы, участники процесса, постараются очернить эти голоса, доказав в результате, что Дева была вдохновлена духами ада, а не посланцами рая.
На вопрос, возможно ли совершить подобный подлог и выставить являвшихся Жанне святых дьяволами, богослов только захихикал, сообщив, что превращение святых в дьяволов и обратно есть процесс, напрямую зависящий от того, за что будет заплачено больше. Иными словами, если бы ему заплатили англичане, а не благородный Жиль де Рэ, он бы сумел доказать, что Жанна – ведьма. После таких слов Жак попытался вытащить из-за пояса нож и вспороть нечестивцу живот, но старый Гийом остановил сына, лихо проведя прием, обезоруживший его.
– Я могу понять убить крючкотвора, который больше не нужен, – тяжело дыша, пенял он своему наследнику, – но прикончить человека, без которого вся наша миссия может полететь в тартарары?! Убить человека, которого некем заменить… Что это, сударь мой, если не настоящая глупость и предательство?! Так может вести себя безграмотный крестьянин, не знакомый с военным делом, но не оруженосец маршала Франции, рыцарь и, черт возьми, мой сын!
– Самое скверное, – прервал всех писклявый голос адвоката Гастона де Бруаси из Нанси, – самое скверное, сьеры рыцари, почтенное собрание, что этого суда вообще не должно было произойти. Потому что не должно было никогда, – он выждал паузу и, когда в зале воцарилась мертвая тишина, продолжил: – Как, скорее всего, известно всем присутствующим здесь, подобный процесс уже имел место над Жанной в Пуатье, где суд вынес решение в ее пользу. И позвольте подчеркнуть, что трибунал этот был во всех отношениях более компетентен. И в нем председательствовал сам архиепископ Реймский. Ему Кошон обязан во всем подчиняться, как власти, поставленной над ним. А не оспаривать его решения, словно зазнавшийся школяр, – господин де Бруаси погладил свой кругленький животик и, заложив пальцы за широкий пояс с золотыми и серебряными вышивками, продолжил: – Для того чтобы сказанное мною стало очевидным для всех присутствующих, приведу такой пример. Десятник подчиняется сотнику, сотник капитану и так далее. Извините, если пропустил пару званий – не важно, – он отмахнулся от пожелавшего поправить его ля Гира. – Не суть. Важно понять, что приказ, данный сотником своим подчиненным, может быть отменен капитаном или тем, кто стоит над сотником, а никак не десятником из его подчинения. Если вас осудил городской суд, можно подать апелляцию своему сеньору, с тем чтобы он разобрался в вашем деле. Можно написать королю, умоляя его разобраться в происходящем и вынести единственно правильное решение. Но если суд сеньора уже постановил, что обвиняемый ни в чем не виновен, городской суд не имеет никакого права вновь пересматривать процесс. Точно так же Пьер Кошон, епископ Боверский, со своим судом низшей инстанции не вправе пересматривать решение суда высшей инстанции, суда архиепископа Реймского. То есть если кто и может пересматривать это дело, так это Папа Римский как представитель высшей власти и, соответственно, высшей инстанции, которому подчиняется архиепископ.
