В тот же день Раймон Шестой был отлучен от церкви. Правда, ему удалось ценой двух своих лучших украшений добиться свободы, и тем из баронов своей свиты и их слуг, которые исповедовали религию еретиков, и вернуться в Тулузу без потерь. Но эта маленькая победа была ничто в сравнении с тем несчастьем, которое обрушилось на его подданных, отринутых вместе с опальным графом святой церковью. И лишенных благословения на эту жизнь и благодати в жизни вечной.
Кто же мог предположить, что это было только начало бед, выпавших на долю Тулузского графства и всего Лангедока в целом?
О том, как Раймону Шестому удалось, приняв удар на себя, предотвратить вторжение Ричарда Львиное Сердце в Тулузу и снять церковную опалу с графства
После того как страшная весть об отлучении добралась наконец до Тулузы и граф Раймон самолично подтвердил ходившие слухи, графство изменилось почти до неузнаваемости. Так, что казалось, будто бы каждый дом в Тулузе оделся в траурные одежды. Повсюду слышался плач. Плакали простолюдинки на улицах, разрывая на себе одежды, они валялись в грязи, зовя Бога и не слыша ответа. Плакали на папертях храмов, разбивая себе головы в земных поклонах. Кто-то от страха и беспризорности подался в секты, кто-то, надев белые одежды, вскрывал себе вены, расставаясь с жизнью.
Отлученным запрещалось справлять любые священные ритуалы, венчаться, крестить младенцев, хоронить. Я сам видел, как одна мать, принеся в храм своего новорожденного ребенка и узнав, что его нельзя принять в лоно церкви, взяла младенца за ноги и разбила его крошечную головку о стену. Она неистово смеялась и плакала.
В замке похудевший и как бы сразу же постаревший Раймон собрал своих баронов, для того чтобы решить, что делать.
Странный вопрос: «что делать?». Нужно было выкладывать деньги, причем немалые.
Министр финансов предлагал поторговаться с Парижем, но мессен Раймон, ударив кулаком по дубовому круглому столу совета, заставил его замолчать.
– Дать придется. Следует выяснить, какой суммой они удовлетворятся, и заплатить, чего бы это ни стоило. В конце концов, пусть знают, с кем имеют дело. Тулуза всегда выплачивала свои долги!
Это была роковая ошибка. Так как после того, как король Франции получил требуемую сумму, а церковь приняла клятвенные заверения графа в верности и преданности, в Париже поняли, что Тулуза с ее богатствами может стать настоящей дойной коровой для господ с севера.
Едва-едва к королю Франции отправились послы от Раймона и других, отлученных сеньоров Лангедока, у ворот Тулузы уже встал со своими белыми рыцарями Английский Лев.
Прославленный герой Третьего Крестового похода и верный сын католической церкви Ричард Плантагенет услышал о бедственном положении Тулузского Раймона и поспешил предъявить свои требования на его земли.
При этом, как это часто бывает, он взял себе в союзники католическую церковь, интересы которой он представлял в Святой земле и через которую рассчитывал влиять на короля Франции, с тем чтобы тот изгнал признанного еретиком Раймона и присоединил его земли к Англии.
Он расположился лагерем возле ворот Тулузы. Его воины осыпали бранью тулузского сеньора, называя его проклятым сектантом и еретиком, который не может стоять во главе католического графства и который приведет своих подданных прямой дорогой в ад.
Пришедшие под знаменем с веткой дрока и цвета крови квадратными знаменами с изображением золотых львов священники призывали жителей Тулузы открыть врата и впустить армию освободителей.
Впрочем, все эти крики и визги длились недолго. Тулуза была еще достаточно сильна, и Раймон бесстрашно вышел на переговоры с королем-крестоносцем. На этот раз я сопровождал его в качестве телохранителя.
Раймон шел на встречу с английским королем с видом крестьянина, уставшего выдворять из своего огорода соседскую свинью, которую нельзя убить или искалечить, так как это может повлечь гнев хозяев нерадивой скотины, и одновременно с тем невозможно позволить топтать его грядки.
В установленном на предыдущих переговорах месте мы с Раймоном спешились и пошли навстречу Ричарду, который, также согласно утвержденному протоколу, шел в сопровождении всего одного охранника.
Я невольно сравнил двух владык. Ричард был в снежно-белом плаще с крестом и золотой кольчуге, надетой поверх алого сюрко. Широкий голубой пояс с золотыми бляшками делал его фигуру более стройной и подтянутой. На боку висел меч в ножнах, усыпанных драгоценными камнями, которые весело поблескивали на солнце. Шлем был сделан из странного сплава серебра и золота с распятьем, выложенным бриллиантами, так что когда король поворачивался в сторону солнца, крест на его шлеме начинал светиться подобно мистической звезде.
Несмотря на то что Раймон был моложе Ричарда, он выглядел старше и опытнее английского короля. Он был мешковат, с некрасивым, оплывшим лицом и темными волосами, небрежно заложенными за уши. На нем было красное сюрко и фиолетовое блио с золотой цепью. За спиной красивыми волнами ниспадал дорогой черный плащ. То есть – он был одет чуть ли не по-домашнему.
Когда перед встречей с Ричардом слуги переодевали Раймона, графиня Бургильда лично принесла ему тулузскую корону. За ней шел оруженосец графа с символом власти в Тулузе – драгоценным мечом двенадцатого сына легендарного маркграфа Тулузы, готского князя Гурсио, являвшегося предком Раймона.
– На что вы принесли мне все это, дорогая моя? – Брови Раймона поднялись, к лицу прилила кровь. – Уж не хотите ли вы, чтобы английский недоносок отобрал у меня все это силой, или, по-вашему, я должен принести свои регалии власти ему на расшитой золотом подушке?
Бургильда смутилась, но на помощь ей пришел младший сын графа Филипп.
– Графиня хотела, чтобы вы выглядели представительнее, отец. В конце концов, вы ведете переговоры от имени всего графства, и...
– Глупости говорить изволите, сеньор! – Раймон подошел к окну, на секунду задумался и тут же продолжил начатый разговор. – Тулуза – мой дом, а в своем доме я могу ходить в чем пожелаю, я и в сношенных сапогах граф и хозяин своему графству, меня здесь каждая собака знает. Это пусть он напяливает на себя регалии, кто он и кто я? Это он пожаловал на мою землю, так ему и нужно представляться мне. К тому же корона будет целее, если полежит в замке. Или нет? И вернувшись, я застану подлое предательство и вероломство? Неужели вы – моя супруга, или вы, мой сын, считаете, что в моем замке моя же корона не находится в безусловной безопасности?
– Я буду беречь вашу корону, как зеницу ока, – Филипп казался подавленным внезапным отпором отца.
– Что же касается меча, то если дело дойдет до стычки, я не собираюсь оказывать этой английской собаке такой чести и убивать его мечом моего предка! Впрочем, если этот рыжий черт захочет забрать мою голову, вы, мой дорогой Анри, уж постарайтесь разобраться наперво с его головой.
– Как-нибудь да укорочу, – я поклонился графу. – За мной дело не станет.
