Пейре клялся Ричарду в верности и преданности, обещал надеть на себя плащ с крестом и отправиться с королем хоть на край света, пусть только добрый повелитель позволит ему выполнить долг дружбы.
Подняв юношу с колен, Ричард повелел своему лекарю осмотреть трубадура, так как речи последнего напоминали горячечный бред. После он пожаловал Пейре великолепные одежды, шлем, кольчугу и меч, рукоятка которого была сделана из чистого золота и украшена огромными рубинами. Ричард велел ему отдыхать хотя бы до окончания дождей и набираться сил.
На следующий день, когда Пейре веселый и бодрый гулял по городской стене, наслаждаясь выглянувшим из-за туч солнышком и любуясь открывающимся с высоты видом, его окликнул знакомый голос. Видаль оглянулся и чуть было не потерял равновесие, схватившись за перекладину метательной машины. Перед ним стоял сам Бертран де Борн. Трубадуры обнялись, точно родные братья, так что впечатлительному Пейре показалось, что время повернуло вспять и он все еще стоит с обнаженным мечом у моста Дохлых собак и смотрит в серые глаза Бертрана.
Разговаривая о том и о сем, они спустились в город, где Бертран знал каждый трактир, точно они были частью его собственных угодий. Они миновали рыночную площадь, свернув около городской ратуши, Пейре так и не узнал ее названия. Спустились в подвальчик, в котором, по словам Бертрана, было самое лучшее в округе пиво и за дубовым столом у стены, как нигде больше, хорошо писались стихи и сочинялись песни.
Вдохновленный встречей и поворотом в судьбе юного трубадура, Бертран рассказывал ему о своей концепции пути поэта-воина – новом и прогрессивном типе современного рыцаря.
– Пример для молодежи, образец достоинства, благородства и чести, оплот государства и католической церкви! – восклицал де Борн. – Это рыцарь крестоносец, а еще точнее, доблестный и праведный тамплиер…
Бертран сделал паузу, к их столу, привлеченные пламенной речью, подошли трое рыцарей в белых плащах с красными крестами. Одного из них Бертран представил Пейре как признанного мастера стиха и своего первого соратника Жиро Борнеля, два других рыцаря были выходцами из Каркассона – господа Гастон Оливье и Жак де Эскас.
– В наше благословенное время трубадуры должны приложить все свое умение, для того чтобы поддержать святую церковь и вдохновить правителей и рыцарей на третий крестовый поход и возвращение Иерусалима! Современный рыцарь – это не певец любви, не слуга прекрасной дамы, а оплот церкви. Я считаю, что крестоносцы, и в частности тамплиеры, – это активный путь, это действие и сила. Если поэзия – то пламенные сирвенты, вдохновляющие войско и поднимающие боевой дух. Не правда ли, друг Жиро? Расскажи Видалю о том, как мы пели перед новобранцами Ричарда и как наши арфы склоняли целые армии на участие в этом святом деле!
– Я готов отдать весь свой гений во славу церкви, – улыбнулся в светлые усы Борнель, – но вот только нельзя совсем уже забывать о наших дамах, в конце концов они не простят нам измены, и вернувшись мы рискуем не найти себе место близ прелестных созданий, – он подмигнул Пейре, попросив принести всем по кружке пива и закуску. В запале разговора Бертран совершенно позабыл, для чего притащил Пейре в этот кабак. – Что же касается тамплиеров, то, да простят меня мои друзья и вы, благородный Бертран, но я не вижу причины давать клятву безбрачия, как это делают ученики и последователи Гуго де Пейна
[6]
. Какая, в сущности, разница Богу, женат ты, имеешь любовницу или присягаешь на вечную верность прекрасной даме? Бог доволен, если человек старается следовать его заповедям и участвует в священных воинах. Что же до проказ крылатого Амура, то тут… – он хотел продолжить, но вовремя замолчал, остановленный нацеленными на него острыми, точно стрелы, взглядами тамплиеров.
– Впрочем, возможно я чего-то и не понимаю, господа, простите же неотесанному деревенщине его невежество.
– Святая церковь не одобряет подобных замечаний, – нашелся Жак де Эскас. – Скажи спасибо, что за этим столом нет предателей. – Он покосился на Пейре, но Бертран положив свою руку на плечо тамплиера, мягко произнес:
– Предателей нет. Во всяком случае, среди моих друзей – нет.
После чего все занялись едой и питьем. Пошли праздные разговоры. Пейре был задумчив, он вспоминал об оставленной за стенами Табора прекрасной возлюбленной и тосковал по ней. Одновременно с тем он был счастлив, что другая его мечта – снова встретиться с Бертраном де Борном и стать его другом и соратником, начала сбываться.
Жиро Борнель рассказывал о щедрости госпожи своего сердца, пожаловавшей ему перчатку со своей руки. Этот фетиш Борнель собирался прицепить себе на шлем, чтобы все вокруг знали о его победе.
– А как ты, Пейре? Нашел себе даму сердца? – попытался развеселить его Бертран. – Должно быть, красавицы забрасывают тебя любовными письмами, и твои ночи проносятся как один миг, – он подмигнул Пейре.
– Дама сердца… – перед глазами Видаля вновь появился светлый образ возлюбленной, а в горле возник болевой комок. – Нет, я не столь счастлив, как благородный мастер стиха, – Пейре улыбнулся и отпил из своей кружки. – Боюсь, что в моем лице вы можете найти только несчастного воздыхателя, поющего от заката до зари под окнами любимой и не получающего за свою службу никакого поощрения, – Пейре вспомнил их прощальную ночь, и то как Вьерна пробралась в его комнату и, сбросив длинную накидку, скользнула на ложе, вспомнил ее тонкую талию и длинные темные волосы, которые скользнули на плечи трубадуру. Нескромное воспоминание заставило Видаля покраснеть, но он тут же нашелся и, обратившись к Жиро Борнелю, продолжил: – Перчатка… О, как хотел бы я иметь перчатку моей дамы сердца! Я даже представить не могу себе подвига, который я готов был бы совершить за такую райскую милость!
Крестоносцы переглянулись. Бертран сощурился, не зная, что ответить приятелю. Сам он был женат, и в родном Аутафорте росли трое его сыновей. Кроме того, трубадур был любим одной знатной дамой, имени которой он не стал бы называть вслух, но которая в достаточной мере поощряла гений Бертрана. Но вот Пейре – четырнадцатилетний юноша, самозабвенно сочиняющий стихи и совершенствующийся в игре на различных музыкальных инструментах…
При мысли, что Пейре может оказаться девственником, Бертран закашлялся, делая вид, что подавился очутившейся в пиве мухой. На самом деле его душил смех.
Смеяться хотел и сам Видаль, видя вытянут ы е лица крестоносцев и понимая, какие мысли терзают в этот момент представителей этого, изначально не признающего плотской любви, ордена.
– Совсем без поощрений – это жестоко, – наконец нашелся Жиро. – Как можно так относиться к красивому и искусному трубадуру, слава которого столь стремительна и постоянна?
– Возможно, сэр Видаль готовит себя в монахи? – не смог сдержаться Гастон Оливье.
– Или в тамплиеры, – елейным голосом пропел ему Пейре и не выдержав рассмеялся. Бертран встал между Гастоном и Видалем, вовремя предотвратив ссору. Однако с того дня о Пейре пошли дурные слухи, будто бы все дамы отказывают в благосклонности Пейре Видалю, считая его глупым.
