— Подумай башкой — с какой стати именно «позадь забора», где его никто не видит?
— А что?
— Хватит придуриваться, Корнеев! Ширинку расстегивай — и вперед!
— В каком смысле — вперед?
— Да царь там остановился помочиться! Понял, пушкинист хренов? Так что доставай свое хозяйство и… пс-пс-пс!
Вот этого не надо было ему говорить… Виталя вообще в последнее время сам не свой. Дорвался до власти и, похоже, слегка с катушек съехал, судя по его речи, отнюдь не напоминавшей речь преподавателя одного из немногих высших учебных заведений в Великоречье.
— Не буду!
— Чего-о? — в голосе Витали прорезались нотки какого-то садистического удовольствия. — Так и знал, что ты ханжа и трус! А чего тогда на семинаре вопил, что «реализм до сих пор самое перспективное направление в искусстве»? — Виталя довольно ловко передразнил меня, и я подумал, что в театре он вполне мог бы преуспеть, только не в качестве режиссера.
— Так то реализм, а то безобразие какое-то… Не буду на сцене мочиться, вам же потом весь спектакль нюхать… — попытался я свести все к шутке.
— Не надо прикрываться ложным гуманизмом, когда речь заходит о высшей правде искусства! — провозгласил Виталя: никак его на пафос потянуло… — А-а-а, вот они, голубушки, явились — не запылились!
На сцену из-за кулис гуськом вышли «три девицы», наряженные в солдатские телогрейки, огромные разноцветные рукавицы и просторнейшие шелковые сарафаны до пят, раздувшиеся парусами от быстрого шага. Ага, синий сарафан, желтый и красный. Отпад!
— Ой, простите, Виталий Олегович, в гримерке задержались: Паолу пудрили! — Это самая бойкая и высокая из них, красавица Наташа.
Наташа? Откуда я ее имя знаю? Ничего себе девица, только не надо было белиться так густо и румянец наводить такой свекольный. Перевел глаза на других и ахнул: эльфийки-то откуда? Одну покрасили в желтый цвет, с синими пятнами румянца, а другую в красный. Новое прочтение сказки Пушкина, чего ж вы хотите! Я поймал себя на мысли, что давно уже не видел нормального спектакля, без всяких там «новых прочтений». Чтобы, значит, без скабрезных шуточек и глуповатого философствующего персонажа — эльфа-извращенца. Но, видно, не судьба. Теперь вот эльфийки, и значит, наш гениальный Виталя будет разыгрывать карту лесбийской любви и ревности между разноцветными сестрами. Как оригинально!
Стоп, стоп, у последней «сестрицы» это не цвет грима — это действительно цвет кожи такой необычный. Накладной румянец у краснокожей был, наоборот, белого цвета, что конечно же логично в свете всего этого сумасшествия. А бывают разве краснокожие эльфийки? С зубками, больше похожими на клыки?
— Где костюмер? Я спрашиваю, где костюмер??? — Виталя размахивал руками, цвет его рожи обогнал по насыщенности бордового кожу странной эльфийки и сравнялся с цветом румянца Наташи. — Какие были указания насчет сарафанов? На эскизах же ясно прорисовано, что на ладонь выше колена! Что за самодеятельность?? Нарушение трудовой дисциплины??? Так я ректору докладную напишу!
По поводу грима, однако, нет никаких замечаний со стороны режиссера. Так и задумывалось, вероятно. А сарафаны действительно какие-то не комильфо. Широкие слишком и некрасивые.
Виталя, подвывая, подбежал из глубины зала, оказавшись у ног бестолково толпящихся у самого края авансцены актрис, дернул одну из них за сарафан, та охнула, взмахнула руками и стала заваливаться на него. Отпихнув потерявшую равновесие девушку локтем, Виталя взялся обеими руками за подол ее сарафана, дернул… дернул еще раз, безобразно оскалился, надкусил край и только тогда с ужасающим треском сумел разорвать крепкую ткань. Подол, кстати, он почти полностью оторвал, обнажив острые коленки желтокожей эльфийки. Хм, коленки-то не желтые, а нормального цвета! Вообще-то после краснокожей всего ожидать можно было, но у этой… Очень-очень даже симпатиш-ш-шные коленки!
— Вот теперь порядок: строго по эскизам! А то из-за ваших подолов валенок не видно! — Валенки, почему-то расшитые зелеными мартышками, должны были, наверное, символизировать… Что, интересно, они должны были символизировать?
— Следующий, сказал заведующий! — Виталя незаметно для меня обзавелся острейшими на вид когтями и зубищами. — Подходи по одному, всем подолы оборву, всем подолы заверну!
Он сунулся к краснокожей, но та вдруг, изящно присев, ухватила его под челюсть, дернула, и Виталя упал грудью на край сцены. Поворачивая кисть, девушка придержала голову режиссера и надавила коленом ему на шею. Раздался хруст, не оставляющий сомнений в том, что репетиция закончилась, и закончилась не как обычно.
Я бросился посмотреть, что там со сползающим на пол Виталей, прекрасно понимая, что если он еще не умер, так это дело ближайших секунд, когда краснокожая, не вставая с колена, крутанулась вокруг своей оси, подтягивая на себя подол сарафана и выпрямляя обнажившуюся стройную ножку в валенке. Меня ударило по икрам, пятки оторвались от пола, и я тяжело рухнул на доски сцены, ударившись сразу задницей, лопатками и затылком. Немедленно надо мной склонилось лицо краснокожей, и она в бешенстве прошипела: «А ты, почему молчал, сволочь? При тебе Арквейн раздевают, а ты роток на замок да на ляжки ее пялиться?»
Арквейн, Арквейн, женское вроде имя, эльфийское… кто такая Арквейн? Имя какое-то знакомое…
* * *
— Вляпался, гаденыш? — Виталя как ни в чем не бывало, живой и здоровый, сидел на широком подоконнике библиотеки Тверской академии, привалившись к оконной раме и болтая ногами. — Накрылись мои смарагдики? Не принесли они тебе счастья! А потому что на чужой беде счастья не построишь! Сколь веревочке ни виться…
— А ты когда-нибудь спиной назад с третьего этажа падал? — потирая поясницу и ощупывая мерзко ноющий затылок, задал я встречный вопрос Стрекалову и придвинулся к оборотню вплотную. — Это я так, для продолжения разговора… Ашмаи привет!
Но столкнуть Виталю вниз, чтобы он на своей шкуре изведал прелести приземления на пятую точку, мне не удалось. Рывок мой отнюдь не застал оборотня врасплох: злобно оскалившись, он мгновенно стал прозрачен, бестелесен, и я с разгону больно ударился голеностопом о секцию батареи парового отопления.
* * *
Фэйри пнула меня по ноге второй раз, но я уже успел проснуться и среагировал на автомате, убрав ногу. А на следующий пинок уже сделал «подставку», как когда-то с Арквейн. Когда это было-то? Лет сто назад…
Паолу, впрочем, мое дерганье не впечатлило. Но пальцы фэйри мгновенно сжали мое горло, сдавливая кадык. Быстро, очень быстро…
— Очухался? — Тон, которым был задан вопрос, можно было бы считать доброжелательным, с поправкой, конечно, на рычащие нотки в голосе.
— Да, спасибо… — прохрипел я, усилием воли заставляя себя не дергаться. Я мог бы, даже со сна, попробовать провернуть несколько вариантов: ну, например, перехватить правой рукой кисть фэйри, сбивая ее с кадыка и одновременно прижимая к себе, а левой, совершив кругообразное движение, выломать локоть Паолы. Освобождение от захвата — основа основ обучения. Намертво вбитые в мышечную память движения… У меня даже ладони стали гореть: правая уже почти чувствовала тонкие пальцы девушки, а левая — ее острый локоток…
