Молодой человек несколько раз за ночь просыпался, ворочался, но тревожный сон не отпускал. И как только он вновь проваливался в забытье, его опять настигала эта бессмысленная гонка за тем, чего нельзя было ни нагнать, ни постигнуть…
— Ну что? — первым делом спросил Державин, как только Николя уселся на лавку напротив него.
Резанов прекрасно знал, что ждал от него Державин. Старая придворная лиса, Гавриил Романович сильно интересовался личной перепиской императрицы. Исходя из этого, он пытался выстроить с ней свои непростые отношения. Часто, стоя в карауле за спиной Екатерины, Резанов поневоле ухватывал отдельные слова, обращенные Екатериной своему секретарю, или обрывки фраз. Передавая эти «обрывки» «по страшному секрету» своему добродетелю, Резанов помогал Державину лавировать в мутных и подчас неспокойных, если не штормовых, водах императорского двора. Однако сегодня Резанов решил информацию попридержать, хотя и знал, как сильно она интересовала Державина.
Вместо ответа Резанов только хмуро пожал плечами и уткнулся в тарелку с полбяной кашей, которую поставил перед ним верткий половой. Кабак, несмотря на ранний час, к великой радости хозяина, был полон. Приезжие, не имея возможности остановиться здесь на ночь, продолжали активно столоваться в столь удобно расположенном трактире.
Державин вздохнул:
— Ты, Николай Петрович, себя-то не терзай! Толку от того не шибко будет. И ошибки твоей здесь не было никакой. Ведь Бабушка у нас… э-э-э… до молодецкой компании дюже охоча! Ты погоди, остынь, вон как скоро от ранения-то оправился. Вот и погоди теперь! Фортуна тебя, раз заприметив, вспомнит и в другой. Она не любит только, когда мы не замечаем ее усилий. А тут, повторюсь, не твоя вина… Да и, как известно, свято место пусто не бывает. А у Бабушки так особливо! И на Платона Александровича не серчай! Сам же сказывал, что, ежели бы не он, неизвестно, как бы тогда дело-то повернулось. Может, уж лежал бы неживехонький во сырой земле! — Гавриил Романович не зря числился придворным поэтом. Яркие сравнения, особенно когда они так и просились к месту, он уважал. — Ты лучше расскажи мне, как аудиенция прошла и, главное, что Бабушка-то на письмо одноглазого ответила?
— О чем это вы, дяденька Гаврила?! — несколько резче, чем ему хотелось, перебил Резанов успокоительную речь Державина. — На Платона я зла не держу. Как можно? Я ему жизнью обязан! А вот при чем здесь императрица, я что-то в толк не возьму. И адвансу карьерному Платона Александровича мне нисколько не завидно, а совсем наоборот! Служба моя мне опротивела, вот что! Да и двор! Ощущение, что остановился я, дядя Гаврила! Стою и задыхаюсь от удушья, а жизнь мимо меня несется. Вон вчера слушал я, как купец про земли заморские рассказывал. Врал небось, да только не в том дело. Открылось мне, Гаврила Романович, что не только среди дворцовых прихвостней карьер свой выстроить можно. Есть и другие пути! Мы тут, как мошки вокруг фонаря, вьемся, да дальше носу своего не видим! А земля-то вон какая необъятная! Слушал я вчера купца этого и думал: «Эх, если бы к их мошне купеческой да голову б умную да державную приложить, далеко бы шагнула Россия!»
— Эк хватил, Россия! Ты на себя-то поворотись, — нахмурился Державин.
Выпад про «дворцовых прихвостней» больно уколол его самолюбие. Однако он решил на этом внимание не заострять, прекрасно понимая, что Резанов не хотел его обидеть.
— Только что сам из недорослей оперился! Двадцати трех годов еще нет, а уж в капитанском чине, да в гвардейском полку! У самой императрицы в услужении, да у светлейшего на примете! Служба, видите ли, ему опротивела! Жизнь его «мимо несется»! Ой, не гневи Бога, Николай Петрович! Ой не гневи!
— Да не хватил я, дядя Гаврила! Вы посмотрите, какими делами простой люд ворочает! Аж дух забирает! А тут на Бабушке карьер свой строить — ну нет, увольте! Не по мне сии перспективы! Вон пусть Платоха парится!
— Так ты что, мил человек, в купцы захотел податься? Дворянство свое столбовое презреть? Батюшку в могилу загнать? Ну уж нет, не позволю! — Державин грохнул по столу огромным кулачищем. Черные татарские глаза его гневно засверкали.
— Да нет, Гаврила Романыч, от дворянства я не отказываюсь и в купеческое сословие не стремлюсь. Но… Тут вот идея у меня одна появилась… Вы только не серчайте, дяденька Гаврила! Если бы не вы, не видать бы мне ни гвардейского полка, ни капитанского чина как своих ушей. Батюшка никогда бы не потянул ярма такого. За то вам до гробовой доски благодарен буду! Да только я сейчас о другом… Иное время нынче на пороге, Гаврила Романыч! Меркантильные интересы нынче во власть входят, а вы не видите. Не столбовое дворянство с царями вскоре править будут, а деньги! И пока Россия не поймет этого, так и будет в хвосте у остального мира, как старая телега, тащиться. Как осенило меня это вчера, дяденька Гавриил, так как будто снизошло на меня откровение какое, пока я купца-то этого у императрицы слушал. Империя-то ведь наша необъятная, а мы все по старинке на одном пятачке топчемся…
Державин уже с нескрываемым интересом смотрел на Резанова.
— Ну что ж, как я погляжу, ты в полку-то время даром не терял. Не только по салонам да балам, сообразно возрасту, порхал. Образовался! Похвально! Да только молод ты, Николя, и много тебе еще предстоит познать и понять. А меркантильные интересы твои еще угробят своих же производителей! Вот посмотришь! Хотя, впрочем, у Европы своя дорога, а у России, мил человек, — своя. Нету у России еще силенок торговлю-то развивать. У нас ведь купец разве только чуть-чуть лучше крепостного. Это тебе не то что в старину, русские торговые гости так аж в Индию ходили! Да посольскими правами подчас наделены были. Сейчас не то. Сейчас единицы в люди выбьются, да и то как можно подальше от столиц, чтоб по шапке не дали да не отобрали все, что летами нажить сумели. Вон как Демидовы за Уралом обосновалися… Для того же, чтоб по примеру Англии купец свободно по морям-окиянам ходил, ему сперва по своей Отчизне научиться передвигаться след. Да чтоб к ему уважение было как к человеку. А у нас, чтоб купца с дворянином уравняли, — такого никогда не будет!
Резанов молчал. Вещи, о которых сейчас вдруг заговорил Державин, никогда ранее особо его не занимали. Несмотря на то что многое из того, что говорил Державин, ему не нравилось, логика в его словах присутствовала — это Резанов должен был признать.
— Ты вот про компанию Гудзонова залива слышал? — продолжал тем временем Державин. — Так они, брат ты мой, так далеко зашли, что от короны своей аглицкой хартию на владение почти всею Америкою заполучили! А ведь это самая что ни на есть меркантильная, как ты говоришь, торговая компания. Мало того, акционером компании той, говорят, сам король состоит! Он у них, в Англии, с купецким сословием, знать, якшаться не стесняется…
Несмотря на все свои возражения, Державин втайне даже гордился своим крестником.
«А ведь молодец-то повзрослел…» — Гавриил Романович даже как-то по-новому смотрел на Резанова. Не то чтобы он сомневался до этого в его уме и способностях. Совсем наоборот. Он высоко ценил и образование Николя, в котором, кстати, принял посильное участие и о котором радел наравне с родителем его. И все же сегодня, несмотря на то что Державин старался как можно более приземлить слишком безудержный взлет резановских мечтаний, он тем не менее услышал нечто новое. Причем подобные, столь взвешенные и глубокие рассуждения не всегда услышишь от людей куда более умудренных и годами, и опытом. А тут ведь юнец еще совсем!
