Когда Оле исполнилось пятнадцать лет, «скрывать» дочь на женской половине дома стало и вовсе невозможно. Ростом она уже давно догнала братьев Николая и Дмитрия, а умом, как не без гордости отмечал про себя Александр Николаевич, так даже их превосходила. С детства старавшаяся ни в чем им не уступать, Оля прекрасно скакала на лошади, не хуже любого дворового мальчишки дралась на палках и была непререкаемым авторитетом для младших — Платона и Валериана.
«Ох, барин, страстью в тебя девка будет, — нашептывала на ухо отцу кормилица Авдотья. — Ужо давно по ночам томится, болезная!» По молодости Авдотья была любимицей в крепостном «гареме» Александра Николаевича. Именно за страстность, ненасытность и постоянную готовность к любовным утехам, до чего от рождения был дюже охоч Александр Николаевич, он ее и ценил. Поэтому Авдотье верил. Единственное, что отец не понимал, это то, как ему удержать в «ежовых рукавицах» свое преждевременно созревшее дитя, хотя бы до того момента, когда ее можно было бы, не нарушая приличий, отдать замуж. Об этом он не раз шептался с кормилицей, все еще по привычке любовно ее тиская. Авдотья прекрасно понимала, что если она не возьмет бразды «воспитания» барышни в свои руки, то девица, не дай бог, может натворить глупостей — строптивостью-то она была тоже вся в отца.
В деревне, чтоб не мучить девку понапрасну, ее бы тотчас отдали замуж. Но у «благородных» — Авдотья это знала — все было «не по-людски». Сочувствуя и всеми силами стараясь смягчить ее прямо-таки животные позывы плоти, кормилица перепробовала все народные средства, которыми издавна пользовались на Руси вдовы, солдатки и, естественно, девки, которые хотели таковыми остаться до замужества. Но ни отвар собранных по весне нарциссов, ни настой из лилий и кувшинок, которые на пруду собирали для барышни сердобольные бабы, ни чай из ивовой коры не помогали. Конечно, на некоторое время это все облегчало страдания Оли, но ненадолго. В крайних случаях в народе обычно прибегали к помощи какого-нибудь деревенского дурака, который завсегда находился в любом русском селении. Дурак — он и не разболтает по причине того, что к связной речи способностей не имеет, а ежели чего и ляпнет где невпопад, так кто его слушать станет. Дурак он и есть дурак. Может, отсюда и пошла поговорка, что дуракам везет? А самое интересное, что в обширном хозяйстве Салтыковых именно такой дурак, немой конюх, как раз и имелся. Звали его Селифан Кобылин. И он полностью оправдывал свою то ли фамилию, то ли кличку. К лошадям он имел особый подход. Родившись на конюшне не способным к речи уродом, одну особенность или даже талант Селифан все-таки имел, будто всосал его с кобыльим молоком, на котором и вырос. Лошади, казалось, принимали его за своего, слушаясь конюха во всем. Что уж там шептал Селифан на своем дурацком языке в мохнатые, подрагивающиее уши самым строптивым жеребцам, было тайной, да только жеребцы после этого становились что ручные котята — и объезжать не требовалось. Молва об умении Селифана общаться с лошадьми шагнула далеко за пределы салтыковских владений. Темный деревенский люд всерьез подозревал, что Селифан родился от кобылы, и тому была еще одна причина. Дело в том, что мужское достоинство конюха было размером точь-в-точь как у жеребца.
Некоторое время Авдотья раздумывала над своим планом. Советоваться ей было не с кем. Все должно было остаться в строжайшей тайне. И уж тем более ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы что-либо заподозрил отец. Кормилица немного беспокоилась, как бы дурак своей «оглоблей» не покалечил нежную барышню. Однако, незаметно поглядывая на округлый, здоровенный зад статной, пышущей здоровьем Ольги, кормилица пришла к выводу, что вроде как девица должна «сдюжить». Да и другого дурака под рукой не было. В конце концов Авдотья решилась. Когда, укладываясь спать, Оля попросила кормилицу рассказать ей в который раз, как она «мужней женой была» и как она с «Андрюшкой своим любилась, пока того в солдаты не забрали», Авдотья вместо этого как бы невзначай поведала своей воспитаннице, как солдатки обычно свою «мужнюю» нужду в их отсутствие справляют, пользуясь услугами чудо-конюха. Ольга выслушала, не перебивая, только нервный румянец загулял по ее щекам. Конюха Селифана Оля, конечно же, знала, но теперь она мысленно взглянула на него другими глазами.
На следующее же утро Ольга приказала своему казачку Федьке, восьмилетнему племяннику Авдотьи, запрягать для верховой прогулки. Да непременно взять лошадь из конюшни Салтыковых. Являясь единоличным правителем двух хозяйств, своего и управляемого им, княжеского, Александр Николаевич, как и его домашние, пользовался, естественно, обеими конюшнями.
Пустив лошадь галопам, чтобы освежиться, да заодно и успокоить бешено бьющееся сердце, Оля, когда усадьба скрылась за высокими липами, остановилась и приступила к осуществлению своего плана. Она достала мешочек с припасенными заранее жесткими колючками боярышника и рассыпала их под копыта лошади. Пустив лошадь прямо на колючки, девушка быстро добилась того, чего хотела, — лошадь захромала и стала припадать на заднюю ногу.
Оля поворотила лошадь к конюшне…
Глава третья
Оля
1780-е годы. Алтуфьево. Поместье князя Салтыкова
Не слезая с лошади, Ольга въехала в конюшню. Селифан сгребал в стожки и разносил по стойлам рассыпавшееся за время утренней выездной суеты сено.
— Ты что за лошадь мне дал, дурень! — властным и слегка охрипшим голосом окликнула Ольга немого.
Конюх повернулся и тупо уставился на лошадь, которая стояла, подогнув раненую ногу. Промычав что-то нечленораздельное, Селифан откинул вилы и затрусил к Ольге. Нагнувшись к копыту, немой подставил Ольге спину. Ни слова не говоря, Ольга огрела его что было силы плетью. Селифан завизжал от неожиданности и отскочил в сторону. Низко кланяясь, он что-то мычал, бешено тряся башкой.
— Я те сейчас покажу «не виноват». — Как будто понимая, что ей хотел сказать немой своими отчаянными жестами, Ольга спешилась и, размахивая плеткой, двинулась на Селифана.
— А ну, на колени, дурак!
Селифан, видя, что наказания не избежать, с покорностью вьючного животного рухнул на колени и, задрав рубаху, повернулся к Ольге спиной. Не совсем понимая, почему ей это доставляет удовольствие, девушка опять хлобыстнула Селифана кнутом по оголенной спине. К ее удивлению, конюх не только не завыл, но даже не пикнул. Он только что есть силы схватился за край корыта, которое валялось у стенки стойла, да так и замер на карачках, с задранной рубахой. Мышцы его на плечах вздулись и заходили от напряжения. Оля некоторое время с интересом рассматривала обнаженную мужскую спину.
— А ну, порты скидывай, дурак! — облизав пересохшие губы, опять скомандовала Оля.
Конюх обернулся и, открыв рот, как-то странно посмотрел на девушку. Затем осклабился и одним движением распустил узел бечевки, которая поддерживала его порты.
Оля еще никогда не видела голого мужика. Братья, с их худосочными задами, которых она вдоволь насмотрелась во время их летних совместных купаний в пруду, в счет не шли.
