Двор притих, выжидая, что будет дальше.
Глава тринадцатая
Гости из будущего
1792 год. Санкт-Петербург
На новую службу Николай Петрович Резанов обычно приезжал к семи часам утра. Он отпускал извозчика по привычке у Адмиралтейства, где еще совсем недавно служил экзекутором, и шел до места пешком. С переводом на новую должность Резанов получил и повышение в звании. Ему теперь как кабинет-секретарю и надворному советнику полагался служебный экипаж. Но Николай Петрович пока еще скромничал и пользовался наемным извозчиком.
Как правило, в это время Державин находился с очередным докладом у Екатерины, и у Резанова был как минимум час, когда он мог спокойно разложить доставленную утром курьерскую почту и прочую корреспонденцию.
В тот день он приехал даже раньше обычного.
Это письмо ему бросилось в глаза сразу. Точнее, даже не письмо, а пакет, который был перевит бечевкой и скреплен печатью. Печать была гербовая, с атрибутами явно европейской геральдики, с большим количеством мелких деталей, которые на печати рассмотреть было трудно. Однако по нижнему краю герба виднелась надпись, которую Резанову удалось разобрать: von Krusenstern.
[22]
Несмотря на герб, относящий автора послания к германскому или, скорее даже, к остзейскому роду, пакет был подписан по-русски, аккуратным, почти каллиграфическим почерком. Подпись гласила:
«Всепресветлейшей великой государыне Екатерине II, самодержице всероссийской и прочая, и прочая, и прочая, монархине всемилостивейшей, от верноподданейшего лейтенанта флота Ея Императорского Величества, Адама Иоганна фон Крузенштерна, проект-прошение об оснащении кругосветной экспедиции, с целью овеяния немеркнущей славой свершений Российского флота и установления постоянного торгового пути с отдаленнейшими пределами Отечества, включая берега Русской Америки».
Резанов некоторое время с изумлением смотрел на конверт. Он не мог поверить своим глазам. Как же это может быть, чтобы самые тайные мысли его, самые сокровенные желания вот так, с безапелляционной прямотой, могли однажды найти свое жизненное воплощение! «Пресвятая Богородица! Спасибо за то, что слышишь раба своего!» — На глаза Резанова даже навернулись слезы. Он сильно разволновался и, не в силах оставаться на месте, принялся ходить по комнате. Затем, испросив себе чаю, вновь уселся за стол и попытался успокоиться. Первое ликование вскоре уступило место здравым размышлениям, к которым Николай Петрович всегда был склонен. Он был очень рад, что пришел первым и что теперь, по крайней мере, некоторое время его никто не будет отвлекать.
В том, что сама судьба направила его стопы сегодня пораньше, с тем, чтобы это прошение попало именно ему в руки, он не сомневался. Более того, он видел в этом явный знак свыше.
«Однако если Провидению было угодно выбрать именно меня для осуществления этого замысла, сие, по-видимому, тоже не случайно…» — пришел к резонному выводу Резанов. И действительно, пожалуй, никто лучше него не мог оценить и выбрать «правильный» момент для предоставления прошения о кругосветном путешествии к американским берегам. Никто лучше него не знал о «сложных» отношениях, сложившихся у императрицы с Восточным океаном и американскими колониями, о которых с такой наивной надеждой на успех писал молодой эстляндский лейтенант. Более того, если бы Резанов хотел «завалить» это дело, оставить его без ответа или, еще хуже, подставить под прямой отказ, то лучшего времени для того, чтобы передать письмо императрице сейчас, нельзя было и придумать.
Главное событие в жизни империи — дела Радищева и Новикова — Николай Петрович подробно обсуждал с Державиным. Окунувшись с головой в темные воды российской придворной и государственной политики, Резанов вскоре стал даже находить некое удовольствие в распутывании хитросплетений придворных интриг. То, что сейчас не время представлять государыне проект Крузенштерна, Резанову было ясно как Божий день. Прошение это было для него сродни его собственным устремлениям; сколько времени он и сам провел в размышлениях на тему о том, как бы направить российские интересы на Восток, туда, где судьба, как ему казалось, открывала совсем новые горизонты и для Отечества, и для тех, кто будет это направление осваивать. Подавать прошение сейчас на рассмотрение императрице значило окончательно его загубить.
Этого Николай Петрович не мог себе позволить. Пожалуй, лучше будет, если он оставит это дело до «лучших времен». Приняв такое решение, Резанов сунул пакет в самый дальний угол своего стола и заботливо прикрыл его бумагами…
Часы пробили девять утра. Николай Петрович очнулся от глубоких раздумий. У него было такое чувство, будто он уже отработал целый день. Он вдруг принял решение прогуляться по набережной.
Выходя на улицу, Резанов обратил внимание, что возле подъезда образовалась сутолока, обычная при появлении какой-нибудь важной персоны. Лакеи суетились и на согнутых ногах раскатывали ковровую дорожку к роскошной карете, которая остановилась прямо напротив главного входа в управление. Вопреки ожиданиям — по виду экипажа Резанов был готов увидеть какого-нибудь убеленного сединами и увешанного орденами сенатора, а то и канцлера, если не самого Безбородко, — из кареты грациозно, лишь слегка ступив на подставленную ей подножку и подобрав в охапку пышный кринолин лилового роброна,
[23]
выпорхнула дама поразительной красоты.
Резанов так и застыл на месте. Лакеи низко склонились в поклонах. Толпа чиновников всех мастей и дежурных офицеров дворца расступилась, уступая даме дорогу.
Очевидно, осознавая и чувствуя на себе всеобщее внимание и восхищение, дама, величаво задрав подбородок, с застывшей полуулыбкой на пухлых губах, ни на кого не глядя, быстро прошествовала мимо, обдав Резанова дивным ароматом заморских духов.
— Кто это? — даже не пытаясь скрыть своего восхищения, тихо спросил Резанов у склонившегося рядом с ним лакея.
Лакей ответил почтительным полушепотом:
— Родная сестра их сиятельства, светлейшего князя Платона Александровича Зубова, Ольга Александровна Жеребцова-с, ваше высокоблагородие…
Глава четырнадцатая
Сорок первый
Наше время. Москва. ФСВ
Подробности биографии Дарьи Валентиновны Шурановой, ее продвижение вверх по иерархической лестнице ФСВ были тайной за семью печатями. Однако, судя по всеобщему уважению и непререкаемости ее авторитета, успех юного полковника был, как говорится, налицо. Детали Четырнадцатому, как и многим, были не известны. Да это его не очень и волновало. Ему было достаточно того, что он знал об особой в определенной степени позиции полковника Шурановой в сложной структуре ведомства.
