— Вино принадлежало Джо. Я и не ожидал, что ты поймешь.
Она рассерженно вздохнула и отвернулась.
— Ладно, порадуй себя. Как обычно. Надо же, столько лет прошло, а как старый жулик запал тебе в душу — можно подумать, он твой отец, а не старый грязный козел, любитель маленьких мальчиков. Валяй, трави себя, это так по-взрослому. Может, если помрешь, выпустят памятное издание «Пьяблочного Джо», а я продам рассказ о тебе в «Таймс литерари сапплимент»…
Но Джей не слушал. Он поднес бокал ко рту. Запах снова ударил в ноздри, слабый сидровый аромат дома Джо с его горящим ладаном и помидорами, что зрели на кухонном окне. На мгновение Джею показалось, что он слышит, как со звоном разлетаются осколки стекла, словно люстра рухнула на накрытый стол. Он пригубил вино.
— Твое здоровье.
Вкус был не менее ужасен, чем в детстве. В бормотухе не было ни капли винограда, только мешанина сладковатых забродивших вкусов, амбре помойки. Она пахла, точно канал летом и заброшенные железнодорожные пути. Она была резкой, как дым и горящий мусор, и все же навевала воспоминания, хватая за горло и память, вытаскивая на свет образы, которые Джей числил навеки утерянными. Он сжал кулаки, атакованный картинами прошлого; внезапно закружилась голова.
— Все нормально? — Голос Керри резонировал, как во сне. Сердитый, но с тревожной ноткой. — Джей, я же говорила тебе, чтоб не пил эту дрянь. Все нормально?
Он с трудом сглотнул.
— О да. Вообще-то неплохое вино. Живое. Резкое. С красивым телом. Немного на тебя похоже, Кес.
Он умолк, закашлявшись, но смеясь при этом. Керри недовольно смотрела на него.
— Не называй меня так. Это не мое имя.
— Как и Керри, — поддел он.
— Я пошла спать, мне надоели твои грубые шуточки. Наслаждайся своим винтажом. Только бы тебе было хорошо.
Ее слова были вызовом, который Джей проигнорировал, сидя спиной к двери, пока она не ушла. Он вел себя эгоистично и знал это. Но вино пробудило что-то необычное, и Джей хотел разглядеть его поближе. Он сделал еще глоток и обнаружил, что нёбо привыкает к странным нотам вина. Теперь он ощущал переспелые фрукты, запекшиеся кристаллами коричневого сахара, наслаждался вкусом сока из овощерезки и слышал, как Джо подпевает старому радио на задворках участка. Он в нетерпении осушил бокал, распробовав пикантное сердце вина и чувствуя, как его собственное сердце бьется с новой силой, стучит, словно после забега. Пять оставшихся под лестницей бутылок бормотали и тряслись от безудержного веселья. У Джея прояснилось в голове и успокоилось в желудке. Он попытался распознать свое ощущение и в итоге понял: радость.
4
Пог-Хилл, лето 1975 года
Пьяблочный Джо. Имя как имя. Он представлялся Джо Коксом, косо усмехаясь, будто намекая, что не стоит верить, но даже в те дни имя его могло быть любым, меняясь в зависимости от времени года и постоянной чехарды адресов.
— Может, мы с тобой кузены, — сказал он в первый день, когда зачарованный Джей настороженно смотрел на него с гребня стены. Овощерезка жужжала и лязгала, выбрасывая куски кисло-сладких фруктов или овощей в ведро у его ног. — Кокс и Макинтош. Мы оба яблоки, так?
[16]
Я так думаю, мы, значится, почти что родичи.
Его акцент был непривычным, сбивал с толку, и Джей недоуменно таращился на старика. Джо, усмехаясь, покачал головой.
— Ты не знал, что тебя назвали в честь яблока? Вкусного, красного американского яблока. Очень сочного. У меня растет молодая яблонька, вон там. — Он дернул головой в сторону задворок. — Но пока ей малехо не по себе. Небось, нужно время, чтоб прижиться.
Джей продолжал наблюдать за ним со всей настороженностью и цинизмом двенадцати лет, готовый заметить даже легкую фальшь.
— Можно подумать, у них есть чувства. Джо поглядел на него.
— Разумеется, есть. Как и у всего, чего растет.
Мальчик завороженно следил за крутящимися лезвиями овощерезки. Воронка брыкалась и ревела в руках Джо, плюясь ошметками белой, розовой, голубой и желтой плоти.
— Что ты делаешь?
— А по-твоему, чего? — Старик указал подбородком на картонную коробку под стеной, которая их разделяла. — Передай-ка мне вон те пьяблоки.
— Пьяблоки?
Небрежный нетерпеливый жест в сторону коробки:
— Да-да, вон те.
Джей глянул вниз. Прыгать было невысоко, от силы футов пять, но сад огорожен, только чахлые кусты да рельсы в глубине, а городское воспитание научило мальчика не доверять незнакомцам. Джо усмехнулся.
— Не укушу, не бойся, — мягко сказал он.
Разозлившись, Джей спрыгвул в сад.
Пьяблоки были длинными, красными и странно заостренными с одного конца. Одно или два лопнули, когда Джо их выкапывал, обнаженная мякоть на солнце казалась тропически розовой. Мальчик слегка шатался под тяжестью коробки.
— Смотри под ноги, — велел Джо. — Не урони. А то помнутся.
— Но это всего лишь картошка.
— Ага, — кивнул Джо, не отрывая глаз от своей овощерезки.
— А мне показалось, ты назвал их яблоками или как-то похоже.
— Пьяблоки. Корешки. Кругляшки. Пом-де-теры.
[17]
— На вид ничего такого особенного, — заметил Джей.
Джо покачал головой и принялся скармливать корнеплоды овощерезке. Они пахли сладковато, как папайя.
— Я привез их домой из Южной Америки после войны, — сказал он. — Вырастил из семян прям тут, в саду. Пять лет угробил на то, чтоб земля им понравилась. Для жарки расти «Кинг Эдвард». Для салатов — «Шарлотту» или «Джерси». Хошь чипсов — выбирай «Марис пайпер». Но эта, — он подобрал картофелину, почерневшим пальцем любовно потер розоватую кожуру, — старше Нью-Йорка, такая древняя, что у нее даже нету английского имени. Семена дороже золотой пыли. Это не просто картофелины, сынок. Это кусочки утраченного времени, когда люди еще верили в волшебство и половины мира не было на картах. Из такого чипсы не варганят. Он снова покачал головой, в глазах под толстыми седыми бровями плескался смех. — Это мои «Особые».
Джей внимательно смотрел на него, не понимая, свихнулся старик или просто шутит.
— И что же ты из них делаешь? — наконец спросил он.
Джо кинул последнее пьяблоко в овощерезку и осклабился:
— Вино, сынок. Вино.
Дело было летом 1975-го. Джею почти исполнилось тринадцать. Сощуренные глаза, тонкие губы, лицо тугим кулаком сжалось вокруг такой тайны, что и разглядывать не станешь. Еще недавно он ходил в школу Мурлендс в Лидсе, но сейчас каникулы, и восемь непривычно пустых недель до начала занятий тянутся медленно-медленно. Он уже ненавидел это место с его унылым дымчатым горизонтом; иссиня-черными холмами, что кишат желтыми погрузчиками; трущобами и лачугами; людьми с острыми лицами и блеклыми северными голосами. Все будет хорошо, пообещала мать. Ему понравится Керби-Монктон. Перемена обстановки пойдет ему на пользу. Все уладится. Но Джею было виднее. Пропасть родительского развода разверзлась под ним, и он ненавидел их, ненавидел место, куда они его отослали, ненавидел блестящий новенький пятискоростной велик «Роли», доставленный утром в подарок на день рождения, — взятка, не менее презренная, чем сопровождавшая ее записка «С любовью от мамы и папы», такая фальшиво-нормальная, будто мир не распадался потихоньку вокруг. Ярость его была холодна, безжизненна, она отделяла его от мира, так что звуки становились приглушенными, а люди — ходячими деревьями. Ярость была внутри, она кипела, отчаянно ждала, когда что-нибудь случится.
