Выражение лица охранника было суровым. Маати понял, что тот считает опасность вполне вероятной. Поэт принял позу благодарности, хотя ему немного мешал тюк под мышкой. Начальник молча кивнул и подвел его к огромной деревянной двери. Четверо охранников обнажили мечи. Засов откинули, дверь открылась внутрь. Маати глубоко вдохнул и зашел.
Ота сидел в углу, сгорбившись и охватив руками колени. Услышав звук, он поднял глаза и тут же опустил. За Маати закрыли дверь и задвинули засов. Как же они боятся несчастного полумертвого узника!
— Я принес еды, — сказал Маати. — Думал было захватить вина, но это слишком уж празднично.
Ота издал низкий и хриплый смешок.
— Мне бы сразу ударило в голову, — произнес он слабым голосом. — Я слишком стар, чтобы пить на голодный желудок.
Маати встал на колени, развернул халат и разложил принесенную еду. Теперь ему показалось, что еды слишком мало, но, когда он отломил кусочек орехового хлеба и протянул Оте, тот благодарно кивнул. Маати открыл сосуд с водой, поставил у ног Оты и сел.
— Какие новости? — спросил Ота. — До меня доходит мало сплетен.
— Все прямолинейно, как в лабиринте, — усмехнулся Маати. — Дом Сиянти использует все связи, чтобы остаться в городе. Твой старый распорядитель самолично ходит по гильдиям. Говорят, даже нанимает новую охрану.
— Вероятно, боится за свою жизнь. — Ота устало покачал головой. — Мне очень жаль, что все это из-за меня. Впрочем, я вряд ли чем-то ему помогу. Выходит, за знакомство со мной люди должны платить.
Маати опустил глаза. Ему не хотелось рождать в Оте ложные надежды, но больше предложить было нечего.
— Я послал гонца к даю-кво. Быть может, удастся сохранить тебе жизнь. До тебя никто не отвергал предложение стать поэтом…
Ота отхлебнул воды, поставил сосуд и сморщил лоб.
— Ты попросил его принять меня в поэты?
— Я не говорю, что он согласится, — ответил Маати. — Но я попробовал.
— Что ж, и на том спасибо.
Ота протянул руку, отломил еще кусок хлеба и откинулся назад. Усилие его, похоже, утомило. Маати встал и начал ходить по комнате. Вид из окна был прекрасным и неестественным. Человек не создан для таких высот. К Маати пришла новая мысль, и он пробежался взглядом по углам.
— Они… У тебя нет ночного горшка!
Ота жестом указал на мир снаружи.
— Зато есть окно.
Маати улыбнулся, Ота тоже. Через мгновение оба хором рассмеялись.
— Вот, наверно, удивляются прохожие! — воскликнул Маати.
— Огромные голуби… — проговорил Ота. — Во всем виноваты голуби.
Маати широко улыбнулся, но вскоре его улыбка побледнела.
— Они хотят тебя казнить, Ота-кво, — и хай, и Данат. Они не оставят тебя в живых. Ты слишком известен, и они уверены, что ты будешь действовать против них.
— То есть ослепить меня и выгнать в лес будет мало?
— Если хочешь, могу предложить им и такую возможность.
Теперь смех Оты прозвучал слабее. Он взял сыр и впился пальцами в бледную мякоть. Кусочек он предложил Маати. Тот заколебался, но потом принял. Сыр был без комков, наподобие сметаны, и соленый, как раз к ореховому хлебу.
— Я знал, что этим может кончиться, когда решил вернуться. Приятного мало, зато я спасу Киян, верно? Они ведь ее не тронут?
— Не вижу причин, — сказал Маати.
— Тогда умереть будет не так уж плохо. Хоть чем-то ей помогу.
— Ты правда так думаешь?
— А почему бы нет, Маати-кя? Если ты не вынесешь меня отсюда в рукаве, вряд ли я увижу, какие суровые тут зимы.
Маати со вздохом кивнул, затем поднялся и принял позу прощания. Даже краткий перекус сделал Оту сильнее.
Он хоть и не поднялся, но принял позу ответа на прощание. Маати подошел к двери и постучал в нее кулаком. Раздался скрежет засова.
Ота снова заговорил:
— Спасибо за все. Это добрый поступок.
— Я стараюсь не для тебя, Ота-кво.
— Все равно спасибо.
Маати не ответил. Открылась дверь, и он вышел.
Начальник охраны открыл было рот, однако что-то в выражении лица Маати его остановило. Поэт подошел к небесным дверям, встал на помост, будто тот не завис над пропастью, сцепил руки сзади и стал смотреть на крыши Мати. Вид, который совсем недавно вызывал головокружение, теперь его ничуть не трогал. Спустившись, Маати быстрым шагом ушел в свои покои. Рана в животе зудела, но поэт не позволял себе чесаться. Он собрал бумаги, сел на веранде перед алыми, как кровь, клумбами и задумался, что делать дальше.
Он еще не опросил двух тюремщиков. Дознайся он, кто убил убийцу, наверняка подошел бы ближе к истине. Рабы и слуги Третьего дворца, возможно, станут разговорчивее: ведь их хозяин, Данат Мати, возвращается, убив брата и покрыв себя славой. Если он и вправду воспользовался легендой об Оте-Выскочке, чтобы отвлечь Кайина от собственных козней…
Размышления прервал мальчик из прислуги, который объявил о приходе Семая. Маати принял ответную позу, и к нему провели молодого поэта. Тот выглядел, как показалось Маати, неважно: слишком бледен, в глазах тревога. Вряд ли его беспокоила судьба Оты-кво, но что-то удручало несомненно.
Юноша все-таки широко улыбнулся и сел. В его движениях было куда больше сил, чем у Маати.
— Вы посылали за мной, Маати-кво?
— У меня есть для тебя задание. Когда-то ты предложил мне помочь. Если ты не передумал, я бы хотел этим воспользоваться.
— Вы не отступаетесь?
Маати поразмыслил. Да, можно повторить, что дай-кво приказал ему найти убийцу Биитры Мати и узнать, замешан ли в этом Ота-кво, что он не отступится, пока не выполнит приказ. Для утхайема и для самого хая это прозвучало вполне убедительно. Однако Семай знал дая-кво не хуже Маати и понял бы, как ничтожно это оправдание. Маати просто покачал головой.
— Нет.
— Могу я спросить, почему?
— Оту-кво хотят казнить.
— Да, — согласился Семай спокойным и ровным тоном, словно Маати сказал, что зима будет холодной.
— У меня есть еще несколько дней, чтобы выяснить, чьи преступления ему вменяют в вину.
Семай нахмурился и принял позу вопроса.
— Все равно его убьют! Если Биитру убил он, его казнят за Биитру. Если не он, Данат убьет его, чтобы сохранить право на трон. Так или иначе, Ота покойник.
— Вполне вероятно, — согласился Маати. — Я испытал все средства, какие мог придумать. Если осталось только одно, воспользуюсь и им. Я должен это сделать.
— Чтобы спасти учителя, — понимающе кивнул Семай.
— Чтобы следующие двадцать лет спать спокойно, — поправил его Маати. — И с чистой совестью отвечать любому, что я сделал все, что мог. Для меня это еще важнее.
