– Задавить гада. – Николай произнес это без всякой ажитации; так говорят: после вечера наступает ночь. – До того, как Таню выпишут из больницы. Пока она там, он ничего ей не сделает.
– Да как же ты его задавишь?! – возопил Миша. – Рассчитываешь как-то навредить ему, когда мы будем на практике в НКВД? Но ведь – кто ты, и кто он!..
– Я знаю, кто он, – произнес Коля после немыслимо долгой паузы, во время которой его словно и не было в квартире на Моховой.
6
Когда маленький Коля пришел в себя июньским днем 1923 года, то решил, что очутился на улице, где переменилась погода, и солнечный день превратился в дождливый. Очевидно, время года тоже сменилось, поскольку в июне дождь бывает теплым, а по Колиному лицу, по прикрытым векам, по спине и по плечам (которые почему-то оказались голыми) текли струйки ледяной воды. Впрочем, ощущение это не было неприятным, скорее наоборот: холод приглушал боль в затылке и в спине. Гораздо хуже оказалось другое: у себя во рту мальчик ощутил сбившуюся в комок тряпку, привязанную чем-то снаружи, чтобы она не выпала.
Сосредоточившись на кляпе во рту, Коля не сразу почувствовал другое: что-то перекатывалось у него за щекой – небольшое, как долька мандарина, тепловатое, но безжизненное, с негладкой поверхностью. Со страхом Коля подумал, что он откусил сам себе часть языка. Но боли в языке он не ощущал, да и сам язык осязался им во рту, как совершенно целый, неповрежденный. И мальчик догадался: шероховатое нечто было куском плоти гэпэушного бандита, вырванным из мягкого треугольника между большим и указательным пальцами его руки. К счастью, Коля ещё не приобрел чувствительности и предрассудков взрослого человека; ему стало противно – но и только. Это спасло ему жизнь: если бы его начало тошнить, то – с кляпом во рту – он попросту захлебнулся бы собственной рвотой.
Тут кто-то стал трясти его, схватив за плечо, и мальчик услышал над собой вкрадчивый голос:
– Ну-ка, парень, посмотри на меня! Ты ведь уже очнулся, я знаю.
Несомненно, это был тот, кого Настя назвала Григорием Ильичом. Не открывая глаз, мальчик попробовал пошевелиться и тут сделал открытие, которое – впервые за всю его жизнь – заставило его испугаться по-настоящему. Коля понял, что, во-первых, он сидит связанный, а во-вторых, его голая спина упирается в голую спину другого человека. Спина эта была узкая, с нежной кожей, со слегка выпиравшими позвонками. Не по смыслу – просто по догадке – Коля понял, что его связали спина к спине с няней. И ей, должно быть, тоже заткнули рот, потому что она молчала, даже не пыталась подать голос, и слышно было, как девушка с усилием втягивает воздух носом. Сидели они, несомненно, в большой эмалированной ванной на ножках в виде львиных лап, уцелевшей в бабушкиной квартире со времен доходного дома.
Между тем Григорий Ильич вопросил – всё с той же мягкой интонацией:
– Так ты сам откроешь глаза или предпочтешь, чтобы я разрезал тебе веки?
И Коля услышал короткий царапающий звук; негодяй взял что-то металлическое с мраморной полочки возле ванны. Мальчик тотчас понял, что это была бритва, которой пользовался когда-то его отец, распахнул глаза так широко, как только смог.
В первое мгновение он ничего не разглядел из-за яркого света, заливавшего ванную комнату. Но глаза его быстро привыкли к освещению, и он увидел, что, помимо Григория Ильича, в ванной находится укушенный мерзавец, обмотавший руку одним из бабушкиных полотенец. На махровой белой ткани (Коля отметил это не без удовольствия) набухало ярко-алое пятно. Лица# негодяя мальчик рассмотреть так и не смог: для этого пришлось бы слишком сильно запрокидывать голову.
Двух других бандитов, вломившихся в квартиру, Коля в ванной комнате не увидел. Мысль о том, куда именно они могли пойти, промелькнула в его голове – и тотчас улетучилась, поскольку была вытеснена иными соображениями. Оглядев себя, Коля убедился, что он и впрямь сидит в ванной нагишом; бросив мимолетный взгляд через плечо, он удостоверился, что и Настя находится в точно таком же положении. Душ, крепившийся к потолку прямо над их головами, исходил тугими струями холодной воды. Для чего негодяям понадобилось снимать с него и с Насти всю одежду, притаскивать их в ванну, связывать и поливать водой – этого мальчик понять не мог.
– Ну, вот и славно, – произнес между тем Григорий Ильич, убедившись, что пленник глядит на него во все глаза. – Теперь самое время для небольшого эксперимента. – И он крикнул, поворачивая голову в сторону открытой двери: – Приступайте!
С этими словами он поднялся и вышел прочь. Следом за ним двинулся укушенный с полотенцем на руке, и Коле показалось, что даже его спина выражает злорадство.
Слово «эксперимент», произнесенное гладколицым, вызвало у мальчика лишь одну ассоциацию: эксперимент – как на острове сумасшедшего доктора Моро. И, поскольку Григорий Ильич ни на какого доктора не походил вовсе, доктором Моро Коля мысленно окрестил того, другого – безликого, с окровавленной повязкой.
Дверь ванной комнаты захлопнулась, щелкнула приделанная снаружи щеколда, и Коля отчасти перевел дух: перспектива оказаться запертым в ванной его не особенно пугала. А Настя у него за спиной что-то промычала сквозь кляп.
– У-у? – таким же манером переспросил Коля, едва не проглотив откушенный фрагмент руки доктора Моро.
Девушка снова попыталась заговорить, и Коля так старательно вслушивался в издаваемые ею звуки, что не сразу понял: из-за двери к нему тоже обращаются.
– …отодвинешь ее – и я сразу вас обоих выпущу, – услышал мальчик окончание фразы, произнесенной гладколицым.
– Угу, угу, – торопливо замычала Настя, и Коле показалось даже, что он разобрал последовавшие за этим два слова: сделай это.
Что именно от него требовалось, мальчик знал; он и прежде проделывал подобные вещи неоднократно. У них с Настей это сделалось чем-то вроде ритуала: няня запирала его в ванной, а он, как Гарри Гудини, через несколько секунд выходил оттуда. Или – гасил свет в комнате, не прикасаясь к выключателю; или – звенел хрустальными подвесками люстры; или – раскачивал оконные шторы, не вставая с дивана. Да мало ли какие еще шалости он себе позволял!..
Всякий раз при этом Колины глаза приобретали поразительный вид. В действительности не зрачки их расширялись, нет: иссиня-черные крапинки вокруг зрачков начинали распускаться, словно крохотные черные орхидеи на зеленом поле. Эти цветки частично скрывали под собой радужную оболочку, а затем, когда нужный предмет перемещался, мгновенно сужались, возвращаясь в свое обычное состояние.
Вот и теперь Коля стал всматриваться в зазор между дверью и косяком и даже разглядел узенькую полоску задвинутой щеколды, но – то ли расстояние до двери было слишком большим, то ли обстоятельства мешали ему сконцентрироваться должным образом. Так или иначе, а проклятая задвижка не колыхалась, сколько мальчик ни толкал ее взглядом.
Однако Григорий Ильич и его укушенный сообщник (доктор Моро) истолковали это по-своему: как нежелание сотрудничать с ними.
