Скрябин шел, поторапливаясь; до события оставалось никак не менее часа, но Коле требовались дополнительные приготовления прямо на месте. Юноша то и дело сверялся с начерченным на ладонях планом помещения и, наверное, именно из-за этого вдруг споткнулся (на ровном месте, словно нога его зацепилась за воздух), и выронил фонарь, который при падении погас. Практикант НКВД остался в полной темноте.
Опустившись на колени, он принялся шарить по полу руками, но вместо металлического корпуса фонарика натолкнулся вдруг на что-то совсем другое: студенистое и холодное. Коля тотчас отдернул руку, но субстанция последовала за его ладонью, будто вцепилась в нее.
– Эй, здесь кто-то есть? – громко произнес Скрябин.
И в ответ его наплывом окатили чужие голоса: гулкие и бесчисленные. Открытие: что в подземном коридоре он вовсе не один – застало Колю врасплох, но для него это уже не было чем-то диковинным: начиная с недавних пор, внезапные неприятные происшествия случались с ним систематически.
6
Лица́ того, кто стоял в дверях кинозала, ни Скрябин, ни Кедров разглядеть не могли, но оба мгновенно уверились, что к ним нагрянул киношный даритель – Григорий Ильич Семенов. Воздух в кинозале сделался вдруг тугим, как резиновый мяч, и для того, чтобы продолжать дышать, друзьям пришлось как следует постараться. Почти не думая о том, что он делает, Коля дотянулся взглядом до кнопки электрического выключателя, располагавшегося справа от двери и хорошо различимого теперь, когда из коридора на него падал свет. А затем надавил на эту кнопку.
Свет в помещении тотчас загорелся, так что мужчина в дверях от неожиданности прикрыл лицо ладонью. И только тут заговорил.
– Вы что тут делаете? – спросил гость – голосом совсем даже не зловещим, обычным начальственным баском, произнося слова чуть врастяжку. – Кто вам разрешил находиться здесь вечером? И чего вы так ржали?
Никакого внимания на то, что свет в кинозале зажегся сам собою, мужчина не обратил. Он шагнул через порог, и друзья увидели наркомвнудельца, на рукаве которого краснела повязка дежурного. Был это, конечно же, не Григорий Ильич, но – тоже Колин знакомец: Дутлов, так и не поймавший Скрябина на фабрике военных и учебных фильмов. По счастью, давешнего самозванца он не опознал.
– Мы… кино смотрели… – пробормотал Николай, молясь, чтоб голос его выражал смущение. – Вот… – Он указал на коробку с пленкой, про запас захваченную с собой. – «Летчики»… Новый фильм режиссера Райзмана. В главной роли – Борис Щукин. Очень хорошее кино…
Минуту спустя дежурный НКВД вел Скрябина и Кедрова за собой, держа под мышкой «Летчиков».
– Еще один такой сеанс, – орал он, – и вы оба из своего университета вылетите пробками… Кино они смотрели!.. Вам что здесь – кинотеатр «Иллюзион»?..
В промежутках между фразами он добавлял иносказательные слова и выражения, но студенты МГУ даже и не думали на него обижаться: вел-то их Дутлов не в кутузку, а всего лишь к выходу из здания.
Едва друзья оказались на улице, Миша повернулся к Николаю:
– Та пленка, она осталась в киноаппарате… – Мишино лицо казалось в темноте белым, как брикет мороженого. – Что, если он ее найдет?
Коля, явно думая о чем-то постороннем, проговорил:
– Завтра утром я туда вернусь, тогда всё и узнаем.
На том они и расстались. По забывчивости, перебив эту мысль другими, Николай так и не сказал своему другу о том, что он еще увидел на злополучной пленке. А если б и сказал, Михаил, возможно, не придал бы этому значения. Он ведь даже и не обратил внимания на то, что лицо дарителя было на экране расплывчатым, списал это на дефект пленки.
Однако расплывчатость эта на один миг вдруг пропала. Лицо Григория Ильича сделалось четким и контрастным как раз тогда, когда он вручал Благину свой непонятный подарок.
7
Коле показалось, будто сам воздух лубянского подвала заговорил с ним. Конкретных слов юноша почти не мог разобрать, различал лишь интонации: ноты мольбы, отчаяния, страха, гнева, боли. И только один мужской голос: молодой, сильный, перекрывающий все остальные – произносил совершенно отчетливо: «Позвоните моей жене, позвоните моей жене…»
Все другие звуки были, по сути дела, единым вибрирующим стоном – обезличенным, но при этом пронзительным, словно ультразвуковая волна. У Скрябина возникло чувство, что у него вот-вот разорвутся барабанные перепонки; он, застонал, прижал к ушам ладони. Но, конечно, это не помогло.
Отняв от ушей руки, Скрябин стал снова обшаривать пол – торопливо, почти в панике. Поначалу он осязал только каменные плиты и вязкое нечто; прошло не менее четверти минуты (Коле показалось: не менее четверти часа), прежде чем пальцы его коснулись металлической трубки: рукояти фонаря.
Коля сдвинул рычажок выключателя и сразу подумал, что зря он это сделал. Вспыхнувший свет высветил картину, какая не приснилась бы даже фламандскому живописцу Босху. Юноше показалась, что он очутился в котле, где варится исключительно густой суп. Только ингредиентами этого супа были человеческие силуэты (души?): полупрозрачные, с размытыми контурами, они наползали друг на друга, перехлестывались, перемешивались и без конца меняли свое местоположение. Это было коловращение призраков, и Коля находился в его центре. Фантомы раскачивались из стороны в сторону, поднимались к самому потолку, стекали по стенам, извивались по каменному полу, и всё для того, чтобы очутиться как можно ближе к единственному живому человеку.
– Я ничем не могу вам помочь, – сказал Скрябин, и эти слова прозвучали так, словно его голова была обмотана ватной телогрейкой. – И почти не понимаю, что вы говорите.
Призраки услышали его и решили исправиться: стали сужать свое кольцо и окружили Колю плотно, как облепляет мачту корабля порванный мокрый парус. Голоса фантомов тотчас сделались более различимыми, а сопровождавший их поток боли и гнева обрел и вовсе убийственную силу. Скрябин почувствовал, что у него вот-вот помутится рассудок. Обеими руками он принялся отмахиваться от привидений, но пытаться отогнать их – было всё равно что резать ножом воду. Юноша ударял по фантомам, те расступались под его руками, а затем смыкались снова.
До события оставалось уже меньше получаса, а Николай не мог ни двинуться вперед, ни сделать хотя бы полшага назад. Такой ситуации он уж точно не мог предусмотреть, когда разрабатывал свой план.
8
Утром коридоры и лестницы НКВД казались обыденными, как в любом другом советском учреждении. Лица сновавших по ним людей (у кого – заспанные, у кого – сосредоточенные) ни на кого не способны были нагнать ужас. Дневная Лубянка не выглядела похожей на свою ночную ипостась. И даже для практиканта НКВД, едва знакомого со здешними порядками, это было неоспоримой истиной.
Пристроившись на лестничном подоконнике, Миша минут двадцать дожидался своего друга. И когда тот возвратился, мгновенно – по выражению его глаз, по наполненному одним лишь воздухом бумажному пакету в руках – всё угадал.
