Колина визуализация, правда, имела небольшой – крохотный, можно сказать, – побочный эффект: световой конус распространял вокруг себя волнообразные, струящиеся воздушные потоки. Они были немногим сильнее обычных сквозняков, гулявших по лубянскому подвалу, но этих воздушных волн оказалось достаточно, чтобы горка пудры, оставленная Скрябиным возле секретной двери, начала осыпаться, как песчаная скульптура на пляже. А затем чуть более сильное колыхание воздуха разметало ее бесследно.
Глава 9
Казнь
11–12 июля 1935 года.
Ночь с субботы на воскресенье
1
Поразительное дело: в ночь накануне Петрова дня Анне удалось уснуть. И это при том, что дьявольский подарок Григория Ильича – дар предвидения – оставался при ней, и она точно знала, что в эту ночь должно случиться. Спала она минут двадцать, не больше, но за это время ей приснился сон: самый отчетливый, и оттого – самый страшный из всех, какие ей доводилось видеть в жизни.
В этом сне ей привиделось ночное московское метро, где она успела-таки побывать – до того, как отправилась в тюрьму НКВД.
Анна узнала станцию «Охотный Ряд», которая во мраке напоминала не подземный дворец, а роскошный, полный византийского великолепия мавзолей – этакую царскую усыпальницу. Расположенная на перекрестке трех первых радиусов метро, врытая в землю практически под самым Кремлем, станция эта по непонятной причине стала местом встречи двух престранных субъектов.
– Вальпургиева ночь! – с притворной патетикой воскликнул один из них и воздел руки к темному потолку. – До чего же вы любите все эти символы!.. А ведь большинство из них ровным счетом ничего не означает.
Анна тотчас поняла, что события в ее сне происходят в ночь с 30 апреля на 1 мая, то есть – за две недели до официального открытия первой линии метрополитена, которое состоялось 15 мая 1935 года.
Гражданин, скептически настроенный по отношению к ночи ведьмовских шабашей, был облачен в форму НКВД: гимнастерку цвета хаки и синие габардиновые бриджи с малиновым кантом. Правда, вместо синей фуражки с краповым околышем на голове его красовалась оснащенная фонарем каска, какие носят проходчики метро. Свет фонаря был слабым, желтовато-блеклым, и почти полностью терялся в непроглядном мраке подземелья.
Анна тотчас узнала наркомвнудельца в метростроевской каске: то был Григорий Ильич Семенов.
Другой участник поздней встречи облачился в рабочую блузу прокладчика туннелей, а на голове его тоже присутствовала каска (разве что фонарь на ней горел чуть более ярко). Но, несмотря на столь обыденный наряд, выглядел этот другой куда более экзотично, чем его оппонент. Росту он имел не более одного метра, так что макушка его едва достала бы до пояса сотрудника НКВД, а на лице карлика топорщились неуместные мушкетерские усы. Аналогию с мушкетером усиливало и еще кое-что: лилипут восседал на лошади – маленькой, под стать его собственным габаритам, и плохо различимой в темноте.
– Вальпургиева ночь как раз много чего означает, – возразил всадник. – Мощи святой Вальпургии были перенесены в церковь Святого Креста в Айхштадте 1 мая 877 года от Рождества Христова, и с тех пор каждая ночь накануне годовщины этого события отмечается особым образом.
– Но ведь Вальпургия была праведницей. С какой же стати в ее праздник пляшут ведьмы и веселятся черти? Разве есть в этом хоть какой-то смысл?
– Ты не хуже меня знаешь, – заметил карлик, – что в канун самых больших праздников христианского мира всегда происходит нечто необычное. И не в наших правилах отступать от традиций.
– Боже, какой идиотизм! – Григорий Ильич закатил глаза.
И тотчас поплатился – и за свою дерзость, и за неуместное поминание имени Господа. Произошло невероятное: лошадь, на которой восседал карлик, без всякого разбега подпрыгнула высоко вверх, словно была она не лошадью а, скажем, блохой, которую подковал Левша. И, еще находясь в воздухе, скакун лягнул сотрудника НКВД, угодив ему по лицу.
При этом лошадиные ноги на мгновение попали в освещенную зону, создаваемую фонарем чекиста. И Анна увидела, что, во-первых, ног у лошади две, а во-вторых, заканчиваются они не копытами, а птичьими лапами: для пернатого существа весьма крупными, такими, что они подошли бы, пожалуй, какому-нибудь африканскому страусу.
Страусовые когти прошлись по щеке Григория Ильича, оставив на ней три глубокие борозды с расходящимися краями; сотрудник НКВД с воем схватился за физиономию. Впрочем, тотчас выяснилось, что нанесенный ему ущерб совсем не так значителен, как могло бы показаться. Из глубоких ран не вылилось ни капли крови, а следы от когтей, едва чекист отнял от лица руку, стали вдруг сами собой затягиваться – как затягиваются следы от ложки на поверхности густой сметаны. Так что щека Григория Ильича уже через полминуты приобрела прежний вид: сделалась гладкой, загорелой и лишенной свойственных зрелому возрасту отметин.
Семенов на всякий случай стал отодвигаться в сторонку, однако лошадь карлика никаких признаков агрессии более не выказала. А сам всадник проговорил, как ни в чем не бывало – голосом деловитым, лишенным эмоций:
– Подойди ко мне и наклонись. Я должен передать послание.
– Что за блажь – говорить на ухо? Как будто кто-то может нас услышать… – Возмущенно ворча, чекист тем не менее приблизился к лилипуту и согнулся над ним. – Да и вообще, для чего встречаться здесь, впотьмах? Неужто другого места…
– Замолчи и слушай! – перебил его карлик, после чего, приблизив губы к самой ушной раковине Григория Ильича, минуты три что-то едва слышно шептал ему; Анна ни одного слова не разобрала.
Когда карлик умолк, Семенов сокрушенно воскликнул:
– Опять эта ваша любовь к символам! – Однако на лице его, противореча тону, отобразилось удовольствие и радостное предвкушение: услышанное ему явно очень понравилось.
– Это еще не всё, – проговорил карлик. – Помимо сообщения я должен передать тебе посылку.
Из сумки, притороченной к седлу прыгучей лошади, странный почтальон извлек небольшой квадратный сверток, обернутый черной бумагой. Григорий Ильич тотчас его схватил, отодрал с одного угла бумагу и заглянул внутрь. Взор его сделался недоуменным.
– Что это?
– То, что тебе понадобится для выполнения задания. Я уполномочен объяснить тебе, как с этим обращаться. И еще: мне велено тебя предупредить, чтобы ты не смел использовать это не по назначению. Тобой и так недовольны.
– Почему же это, хотелось бы знать, мной недовольны?
– Ты еще имеешь наглость спрашивать – почему? – Лилипут даже всплеснул руками – затянутыми в перчатки, но совсем не в рабочие: в перчатки из дорогой черной замши. – А прошлогодняя история с «Челюскиным»!..
– Так ведь всё равно кому-нибудь было бы поручено это сделать! – воскликнул Григорий Ильич. – А я совершил всё быстрее и эффективнее, чем смогли бы другие!.. Раз, – он прищелкнул пальцами, – и пароход на дне Чукотского моря!
