Сталинский секретарь наклонился, подлез под штору – именно подлез, а не отодвинул ее, – и боднул стекло во второй раз. Результат оказался гораздо более явственным: на пол посыпались осколки, а Коля, не удержавшись, поднял глаза на Сталина, словно желая спросить, не довольно ли экспериментировать с папиросами? Но Хозяин глядел на секретаря и руку с плеча своего гостя не убирал.
Поскребышев ломанулся в окно еще раз, а затем, по-видимому, начал просовывать голову в образовавшуюся пробоину: фигура Александра Николаевича под занавеской стала укороченной и согнутой вперед. В следующее мгновение ноги его приподнялись над полом, а тело как будто само собой стало втягиваться в стекольный пролом. Николай заерзал на стуле и мрачно скаламбурил про себя: «Как видно, Поскрёбышева придется отскребать от кремлевской брусчатки». Но тут Сталин снял, наконец, руку с Колиного плеча, и юноша, не задумываясь, перемахнул одним прыжком через стол и кинулся к разбитому окну.
Если бы Скрябин стал отодвигать штору, то его каламбур, несомненно, сбылся бы, и Поскрёбышева пришлось отскребать. Но он схватил секретаря за ноги прямо поверх занавески и потянул на себя, стараясь не делать слишком резких движений, чтобы осколки стекла не пропороли бедняге живот. Поскрёбышев начал извиваться в Колиных руках, совершенно не желая, чтобы его спасали, и еще неизвестно, чем кончилось бы дело, но тут в кабинете появились (вызванные, несомненно, самим Хозяином) два дюжих охранника. Вместе со Скрябиным они втащили-таки внутрь исцарапанного и окровавленного мужчину.
Уже прижатый к полу Поскрёбышев всё еще продолжал неистово дергаться и сделал даже попытку укусить одного из охранников за руку, но тут Николай, выхватив из своей папки несколько исписанных листков, сложил их пополам и подсунул в карман секретаря. А затем извлек оттуда, ухватив через бумагу, злополучную пачку папирос и отнес ее назад – к двум «сестрам», лежавшим в картонной папке.
Едва только Скрябин сделал это, как с Александром Николаевичем произошла удивительная перемена. Только что глядевший выпученными глазами в потолок, он вдруг часто заморгал и стал в тревоге оглядываться по сторонам, явно не понимая, с какой это стати он лежит на полу и почему его держат двое здоровенных мужиков?
– Отведите товарища Поскрёбышева в медпункт, – распорядился Сталин. – Он случайно разбил оконное стекло и порезался им.
Не говоря ни слова, охранники подхватили самоубийцу-неудачника под руки и вывели за дверь.
«Да ведь это же я подтолкнул его! – осенило Колю. – Я только подумал о…
(разбитое стекло в Мишкиной комнате)
(окно туалета на кинофабрике)
…подходящем способе самоубийства, а Поскрёбышев тотчас его реализовал. Как же я раньше не понял! Эти так называемые папиросы – они не суицидальные наклонности в людях пробуждают! Они многократно усиливают любую энергию, в том числе – и ментальную. Поэтому со мной ничего и не случилось, когда я курил сегодня. Сказать ли об этом Сталину?.. Или – промолчать?!»
Принять какое-либо решение Николай не успел. Хозяин, даже не предложив ему снова сесть за стол, произнес с расстановкой:
– Вы с вашим другом проделали большую работу, товарищ Скрябин. Оставьте вашу папку у меня на столе. Участники проекта «Ярополк», о котором вы столько узнали, с ее содержимым разберутся. – И, бесшумно ступая, Иосиф Виссарионович направился к дверям, которые вели в его личные покои.
«А заодно, вероятно, разберутся со мной и с Мишкой», – успел подумать Коля, но Сталин, словно прочитав его мысли, вдруг приостановился. Обернувшись к посетителю, он произнес:
– Думаю, в этом проекте вам и самому стоит поучаствовать, товарищ Скрябин. Тогда и не произойдет никакого нарушения секретности, о чем так переживал Генрих Григорьевич. Такие сотрудники, как вы, там пригодятся.
И, не попрощавшись, Хозяин вновь зашагал к дверям.
– Иосиф Виссарионович! – окликнул его Коля, хоть ему явственно дали понять, что разговор окончен. – Еще два слова!..
Вождь, уже взявшийся за ручку двери комнаты отдыха, полуобернулся к юноше и глянул на него, вопросительно изогнув бровь.
– Во-первых, я хотел спросить: нельзя ли реабилитировать тех кинодокументалистов, которых очернил Семенов. По крайней мере на их семьи не ляжет позор.
Речь шла отнюдь не об одном позоре: об отправке в лагерь для тех, кого обозначали аббревиатурой ЧСИР – член семьи изменника Родины. Конечно, товарищ Сталин это знал.
– Что же, – сказал он, – снять с них позор – это будет правильно. А что во-вторых?
– Семенов пытался использовать для своих экспериментов ребенка – девочку пяти лет, случайно уцелевшую при крушении «Горького». Она сейчас в Морозовской больнице. Нельзя ли распорядиться, чтобы Ягода не чинил препятствий в ее возвращении домой?
– Ну, тут я вам не помощник, – сказал Хозяин. – С этим делом, товарищ Скрябин, вы и сами справитесь. Когда девочку выпишут из больницы, позаботьтесь о том, чтобы родственники забрали ее.
И с этим товарищ Сталин переступил порог своих «апартаментов», так и не произнеся слов прощания, оставив дерзкого гостя стоять посреди кабинета.
12
Отец дожидался возвращения Коли не в своем служебном кабинете – на улице, в смысле – на территории Кремля. Юношу поразило, каким бледным и постаревшим его отец выглядит.
– Всё хорошо, папа, – с полдороги проговорил Николай. – Не волнуйся, всё хорошо…
– Слава богу, ну, слава богу… – Отец произнес это с таким истовым чувством, что Коле показалось: сейчас он осенит себя крестным знамением; но этого сталинский сановник позволить себе не мог.
Кроме того, ему нужны были подробности.
– И что сказал тебе товарищ Сталин? – поинтересовался Колин отец, понизив голос, хотя в кремлевском дворе, по которому они теперь шли, никакой прослушки явно быть не могло.
– Товарищ Сталин меня наградил, – совершенно серьезно сказал Николай.
– Чем? – От изумления Колин отец чуть не споткнулся на ровном месте, застыл столбом. – Орденом?
– Да, – Коля кивнул – по-прежнему без малейшей улыбки, – орденом Сталина.
– Всё шутишь! – Сановник рассмеялся, покрутил головой. – Такого ордена не существует.
– Существует, – произнес Скрябин твердо, – только мало кому удавалось получить его от Иосифа Виссарионовича. Я – один из немногих счастливых кавалеров. Товарищ Сталин вынес по моему делу частное определение: пока что я буду ему полезен живым и на свободе.
Вместе с отцом Коля вошел в его квартиру, и тут сановник вдруг хлопнул себя по лбу:
– Чуть не забыл! Тебе, сынок, звонил из больницы Семашко твой друг, Кедров. Два раза звонил. Сказал: ему крайне необходимо с тобой переговорить. Оставил телефон – больничный, конечно, но друга твоего позовут. Там, возле аппарата, лежит бумажка с номером.
