Засмеялась и положила трубку.
Вечером она позвонила снова, уже с домашнего телефона, и они проговорили около часа, но уже почти не вспоминали прошлое — рисовали будущее, правда, каждый свое, но Лиза внезапно с женским просительным капризом сказала:
— А мне можно поехать с тобой в экспедицию?
— В качестве кого? — спросил Стас. — Вот если бы ты была специалистом, например, по древнерусской литературе. Или антикваром-оценщиком.
— Хотя бы поварихой!
— Мы сами готовить умеем.
— Ну неужели никак нельзя?
И тут Рассохина осенило:
— Можно. Только право участвовать в экспедиции придется заработать.
— Я готова! — воскликнула она. — Что нужно сделать?
— У вас в Питере есть профессор Дворецкий. Судя по всему, человек очень тяжелый. Он нам гадит всячески, пишет жалобы. И мы не можем получить разрешение в министерстве. Надо с ним познакомиться и узнать, отчего он такой злой. И сделать его добрым. У тебя получится.
— И это все?
— Мало? Тогда еще придется поработать в архивах.
— Исполню на счет «раз»! — вдохновленно и легкомысленно пообещала Лиза. — И тогда ты меня возьмешь?
Он еще не знал, какие слова и причины найдет, чтобы объяснить товарищам по экспедиции столь оригинальное решение — взять единственную женщину в мужской коллектив, но ответил не задумываясь:
— Возьму.
И позже, задним умом, отыскал аргумент: Лиза поедет не клады копать, а посетить места, где когда-то была мать, возможно, поискать ее следы — в общем, святое, неоспоримое дело.
На следующий день он отправился сначала в архив университета геодезии и картографии, наивно полагая, что там сохранились карты позапрошлого века с нанесенными на них старообрядческими поселениями. Карты были, причем весьма подробные, однако район Карагача представлял одно сплошное белое пятно — ни единого населенного пункта, за исключением Усть-Карагача да двух-трех охотничьих зимовий. Заручившись письмом ректора, Рассохин отправился в архив всезнающей и всемогущей организации — КГБ, где впервые услышал о селении кержаков, но никаких документов ему не показали, ссылаясь, что они есть в местных областных хранилищах и запасниках музеев. И еще посоветовали поработать в архивах Патриархии, де-мол, староверы — категория религиозная, можно сказать, противники современной православной церкви, и там наверняка сохранились исторические документы — следили же они за своими оппонентами.
Две недели, урывая время между лекциями, Стас рылся в папках «единиц хранения», проверял всякое упоминание о кержаках и их расселении в Сибири, и оказалось, что в открытых московских архивах ничего конкретного по Карагачу нет и искать надо в областных, на местах. У Рассохина руки опустились: вырваться даже на три дня, чтобы слетать в Новосибирск, Тюмень или Красноярск, было невозможно, и грядущее лето следовало посвятить не поиску кладов с книгами, а розыску информации по местоположению скитов.
После откровений на вокзале Бурнашев вопросов не задавал, однако стал смотреть на Рассохина как на больного, с неким состраданием. Он уже спаял аппарат, теперь проводил его настройку и испытания, закапывая в землю бочку с учебниками, старыми подшивками газет и кусками меди. Получалось очень даже неплохо: прибор хоть и был громоздким — для управления требовалось два человека, — но зато сканировал полосу в три метра и почти на два в глубину. Только вот искать еще было нечего… В Москве раздобыть информацию по карагачским скитам не удалось, в питерских архивах, где Елизавета зарабатывала право участвовать в экспедиции, тоже ничего существенного не было — везде кивали на регионы, мол, подобные малоценные материалы обычно хранятся там.
Стало понятно, что нужен еще один человек — вольный, ничем не обремененный казак, и Бурнашев предложил задействовать своего соседа, милиционера Галицына, розыскной опыт которого сейчас был кстати.
Тем паче полковник был отчасти посвящен в замыслы, поскольку плотно, на житейском уровне общался с Кириллом и назойливо предлагал свои услуги. Многое в нем годилось для предстоящего авантюрного мероприятия: пенсионер сорока восьми лет, прожженный опер, комбинатор и плюс к этому занимался зверовой охотой, рыбалкой, не боялся тайги и гнуса, мог спать у костров и единственный из всех имел весьма положительный опыт кладоискательства — у себя на дачном участке откопал уже с десяток екатерининских монет. Но то ли по природе, то ли от долгой службы в органах полковник любил похвастаться: чего стоило одно утверждение, будто полковник из рода князей Голицыных, мол, при Советской власти одну букву изменили. Иногда так и представлялся. Глядя на отца, сын его, Роман, тоже возомнил себя князем и, несмотря на молодость, со старшими вел себя высокомерно и снисходительно: через две минуты после знакомства стал называть Рассохина Стасом, а еще через три, узнав, что тот доктор геолого-минералогических наук, — «геолухом». За это пришлось оттянуть ему нос и сделать яркую «сливу» в присутствии отца. Парень на вид был крутой, горячий, но кожа у него оказалась нежная, как у девушки. Галицын, правда, извинился за отпрыска и построжился на него, но отношение уже сложилось к обоим «князьям». На проверку оказались Галицыны до седьмого колена крестьянского рода, да ведь старший всю жизнь намекал на свое благородное происхождение и получал дивиденды в виде незаслуженного уважения — приятели, в том числе и Бурнашев, и вовсе именовали его Князем, будучи уверенными, что это так на самом деле. А еще Галицын не по-княжески был говорлив, пристрастен к дармовщине и, будучи разведенным, не очень-то разбирался в женщинах и даже не брезговал услугами проституток, о чем не стыдился рассказывать.
Можно было бы простить ему многие слабости, но больше всего смущала Стаса темная житейская история Галицына, рассказанная его гарантом Бурнашевым. Жена полковника назанимала денег под проценты, создала что-то вроде «пирамиды» и скоро купила новую квартиру, джип мужу, дачу и даже свозила его в Индию, однако в результате села за мошенничество на долгий срок. Он же, многоопытный опер, будто бы оставался в неведении и даже не догадывался, чем занимается супружница и из какой тучи проливается на него эдакая благодать в полуголодные девяностые. Таким образом он не только остался на свободе, но и выслужил положенный срок, получил даже наградной пистолет за усердие и приличную пенсию. Правда, квартиру, автомобиль и прочее барахло отняли в счет погашения долгов, но дача, записанная на кого-то из знакомых, сохранилась. И вот, мол, от пенсионной скуки Галицын купил металлодетектор и, прозванивая свой участок, где теперь жил постоянно, обнаружил монеты, крестики, пряжки и прочую историческую мишуру.
История эта насторожила и озаботила Рассохина, однако Бурнашев стал просить за него, дескать, пропадает мужик, мается, не знает куда себя деть, ведь друзья растерялись, как только уволился из органов. Кроме того, вот-вот должна прийти из заключения жена, с которой он заочно развелся, и можно представить, какая у него начнется жизнь. И так уже пишет из лагеря угрожающие письма, мол, дачу отниму и вышвырну на улицу, за все ответишь. Выпивший полковник иногда становился откровенным и жаловался Бурнашеву, грозил застрелиться из наградного пистолета, ибо смысл жизни утратился вместе с потерей имущества и полковничьего положения — и во всем виновата жена-стерва, а Кирилл как многоженец его оправдывал.
