Завод построили за лето и запустили, но через несколько лет весь кедрач, что был поблизости от поселка, вырезали, пустив на карандаши. Фабрика же в Томске только-только набрала мощность, и стало не хватать дощечки, вот тогда и решили сделать Карагач сплавной рекой. В среднем и нижнем течении он хоть и был равнинным, неспешным, извилистым, но начало брал с гор и, несмотря на обманчивый сонный нрав, сохранял характер горячего, вольнолюбивого горца. Следовало обуздать и поставить под седло этого необъезженного скакуна: взорвать и растащить заломы, заковать в обоновку и пустить молевой сплав, затянув устье петлей сортировочной запони. Там уже набивать кошели и водить их далее по Чилиму, куда впадал Карагач, до железной дороги.
Лес по высоким террасам и материковым берегам был нетронутым, первозданным, с реликтовыми борами, массивными кедровниками, это не считая елово-пихтового чернолесья — за полвека не выпилить. По Чилиму пришел паузок
[14]
со взрывчаткой, пригнали заключенных, зарядили первый малый залом недалеко от устья, рванули — и получилось. Правда, дно подзасорили топляком, но брешь в плотине пробили значительную. Что течением не снесло, растащили воротами и русло в этом месте очистили. Следующим на очереди был Красный Залом, по кубатуре замытого, напластованного веками леса и коряжника раз в сорок больше прежнего. Заположили сто пятьдесят пудов аммонала, отвели подальше спецконтингент и бабахнули от души. Кедры в три обхвата вместе с корневищами, сорокаметровые сосны с кронами разметало на полверсты, плотина рухнула, и возникшая от перепада уровня воды двухметровая волна, насыщенная битой древесиной, понеслась по руслу, докатилась до пришвартованного к берегу паузка со взрывчаткой, опрокинула его и поволокла вниз по течению. А стронутый с векового места лес, в основном топляк, не просто разнесло по реке, но вперемешку с текучим донным суглинком туго набило в горло первого взорванного залома и запечатало его наглухо, образовав настоящую подпорную плотину — хоть электростанцию ставь! Местные жители несколько дней черпали сачками оглушенную нельму, пока она не завоняла, после чего на заломе открыто поселилась семья медведей, пришедшая на запах падали, и кормилась, пожалуй, месяц, отпугивая всех встречных и поперечных.
Аммонала больше не было, поскольку оставшийся затонул и замылся в новообразовавшийся полукилометровый залом вместе с паузком. Заключенных угнали на лесоповал, ибо надеялись на молевой сплав и заранее готовили лес на нижних складах. Работы по очистке прекратили до следующего половодья.
Весной же пригнали еще один паузок с водостойкой взрывчаткой. На сей раз военные саперы щедро и по науке зарядили залом, и так уже поджатый напором льда, отвели подальше все, что может пострадать, и покрутили взрывную машинку. Земля вздрогнула так, что начали валиться подмытые берега, закачались прибрежные деревья, в крайних избах Усть-Карагача вылетели стекла, гигантский столб воды вперемешку с грязью и рваной древесиной взмыл к небу сажень на сто, но когда все улеглось, залом оказался на месте и разве что стал ершистым от вздыбленных карчей. Мало того, песчаные и суглинистые яры, рухнув в воду, были вынесены к залому и на нем осели, образовав теперь уже водонепроницаемую плотину, армированную лесом. Ниже весенняя река начала мелеть, а выше разлилась таким половодьем, что затопило даже высокие беломошные боры. Вода гигантским потоком переливалась через гребень, образуя невиданный в этих краях семисаженный водопад, и теперь не то что зарядить, но и подступиться к залому было невозможно.
В это же время началось резкое таяние снега в горах, уровень зеркала подскочил сразу на несколько метров, под воду ушел лесной лагпункт, много заключенных потонуло, спаслась лишь пятая часть — кто успел выскочить из барака и забраться на деревья.
Но самое главное — затопило нижние склады, где лежал подготовленный к сплаву, но еще не спущенный лес. Штабеля бревен подняло, рассыпало и повлекло вниз к образовавшейся плотине. Стоящий торчком коряжник не позволил баланам
[15]
преодолеть водопад, кедровый ассортимент в считаные часы набило так, что вырос над водой нерукотворный деревянный мост, от которого на десяток верст встал молевой,
[16]
плотный затор. Пропустить его через залом уже было невозможно, многие тысячи кубов высокосортного кедра, сосны и пихты были загублены безвозвратно. Начальник лесного лагеря, он же начальник заготовительного пункта, застрелился, когда приехали арестовывать; следом за ним повесился только что назначенный начальник лесосплава, который в общем-то был невиновен, а командир саперов, руководивший взрывными работами, выдал продукты личному составу, встал на лыжи и ночью по насту ушел в неизвестном направлении. Говорят, спрятался у кержаков, принимающих всех гонимых…
Упершись в плотину, Карагач словно размышлял несколько дней, подтапливая высокую террасу, затем выбрал неожиданное направление и двинул свои воды через песчаный материковый берег, через древнюю пустыню, где заметно прослеживался дюнный ландшафт, покрытый корабельной сосной. Причем, будучи верен характеру своему, пошел поперек: говорят, сначала между песчаными, замшелыми волнами появилась вода — долгая цепь небольших луж, которая, как ни странно, не стекала по прогибам, а накапливалась — размачивала песок, заставляя его оплывать и просаживаться. То, что совершили древние ветра, за тысячелетия нагромоздив пятисаженные валы, воды Карагача в считаные дни раскиселили, разжижили в текучий плывун, и по нему, как по проторенному следу, с горским нравом устремила река всю свою скопившуюся мощь. Новое русло пробилось всего за одну весну, причем широкое, полноводное, с высоченными ярами по обеим берегам, что бывает весьма редко на равнинных реках. В Чилим вынесло столько песка, что при впадении посередине реки образовался высокий остров. Устье отодвинулось на пятнадцать верст от села Усть-Карагач, и его стали называть Белоярская Прорва — красивее ее было не найти по всей Сибири: течение медленное, вода зеркальная, голубая, на белые берега глянешь — шапка валится. Но Карагач не изменял себе: снесенный по пути столетний сосняк малой частью уплыл в Чилим, а большей — набился в новый залом, который и перегородил прорву раз и навсегда, причем неподалеку от устья, будто выставив заслон на пути всех, кто пожелает без трудов и забот пройти водою в глубь карагачских дебрей. И если на иных заломах, даже самых долгих и высоких, можно было обтащиться низким пойменным берегом, что и делали местные жители, когда отправлялись вверх по делам ловчим и шишкобойным, то здесь из-за могучих и почти отвесных крутояров такой способ не годился.
Кержацкое заклятие все еще держало реку…
Чтобы взять древесину в недрах тайги, прорубили широкую просеку по берегу, с началом зимы намораживали ледяную дорогу и лес вывозили на специальных розвальнях с подсанками,
[17]
запряженных парой быков. Во время войны на лесосеки стали присылать колхозниц из далеких колхозов, поскольку мужиков забрали на фронт, и тотчас опять начались похищения девушек и женщин. Жили они на лесоучастках, разумеется, без охраны, и пропадали не только из бараков по ночам, но и днем, прямо с лесосек, чаще совсем молоденькие и парами, поскольку деревья валили по двое лучковыми пилами. Бывало, обомнут снег вокруг сосны, запилят на вершок и пропадают, оставив лучок в резе. И ни следов тебе, ни лыжни — словно по воздуху улетают! Несколько раз следствие наводили и пришли к заключению, что колхозницы попросту сбегают от непосильной трудовой повинности, ибо двух или трех потом обнаружили в своих колхозах, а винят во всем незримых и явно не существующих кержаков. Говорят, за военные годы на Карагаче бесследно исчезло более двадцати незамужних девиц, солдаток и вдов. И только одна вернулась — будто бы вырвалась от староверов и, умея хорошо бегать на лыжах, добралась до лесоучастка. По рассказам, была она в какой-то старинной одежде, на шее золотой крестик, под шалью платочек кашемировый, но видно, от страданий на голову ослабла, заговаривалась, хохотала беспричинно или плакала, жалея какого-то Дорю, за коего будто бы была отдана замуж. Ее поместили в районную больницу Усть-Карагача, лечили и осторожно допрашивали. Будто она первая и назвала имя Раи Березовской, которую знать прежде никак не могла и которую будто видела на тайном становище кержаков. Мол, у нее уже трое детей, четвертым беременна, никуда отсюда уходить не хочет и ей не советовала.
