Однако Карагач сдаваться не собирался, он всего лишь убаюкивал бдительность и готовил ловушку. Ледоход и впрямь сорвал два залома, утащил их к третьему, называемому Гиблым, и там надежно закупорил русло, как раз чуть выше места, где зимовали обе драги. В несколько дней вода вышла из берегов, хлынула в пойму, размыла высокую песчаную гриву и пробила ход в ту самую старицу, еще бывшую подо льдом. Образовалась новая прорва, куда и устремился поток; только что с завода четырехсоттонные драги и земснаряд, вмороженные в лед, поднялись вместе с ним и, никак не управляемые, поплыли вниз по течению. Буксиры пытались спасти положение и как-то зачалить ледяное поле с судами, затем сами суда, но подойти к ним близко было невозможно. Несколько смельчаков спрыгнули на льдину, добрались до земснаряда, вручную вращая лебедки, сбросили могучие якоря, но они не смогли пробить почти метровый крепкий панцирь, образовавшийся за зиму в стоячей воде старицы. Еще была надежда, что на одном из поворотов льдину прижмет к берегу или вынесет в залитую пойму, но чуда не случилось: через несколько километров драги с земснарядом впечатались в Гиблый Залом, словно по команде одновременно легли набок, и ледяные глыбы принялись крушить надстройки…
Спавшая потом вода обнажила мятое нагромождение ржавого железа и размотанные якорные цепи, змеящиеся по деревянной плотине, — сами якоря оказались почему-то замытыми по другую сторону залома, словно их перенесло по воде.
Случись это в тридцатых, арестовали бы кучу народа, с десяток вредителей расстреляли, а кто и сам бы пустил пулю в лоб. Угробить сразу две новые дорогостоящие драги, можно сказать, два плавучих предприятия, напичканных промывочной техникой, — потеря ощутимая, не скоро восполнимая, и следовало бы проанализировать, задуматься над частыми и роковыми совпадениями. Тут же все списали на стихию, на буйный характер Карагача, однако же все-таки некоторые очевидцы произошедшего вспоминали о кержацком заклятии, мол, вот она, отрыжка лихих лет. Не надо было нарушать порядка вещей, зорить староверские поселения, заставлять кержаков совершать противный природе грех — топить, зарывать, хоронить святые писания. Ведь если разобраться, они бежали в гиблые места от царя; они мечтали и молились, чтоб рухнул этот режим, и вот дождались, рухнул — и вовсе наступил конец света…
В то время подобному либеральному ворчанию еще никто не верил, впрочем, как и в мистические совпадения, но так или иначе, у всех последующих покорителей своенравной реки это отложилось в мозгах. По крайней мере, они стали осторожнее, предусмотрительнее, а рушить заломы и вовсе отказывались, вполне современно мотивируя это тем, что река как явление природное сама регулирует определенный экологический баланс.
Слово «экология» тогда только-только стало появляться в лексиконе тех, кто был по роду деятельности прочно привязан к природе, в частности среди геологов…
Тогда и вспомнили, что вдоль Карагача когда-то был зимник, по которому на быках вывозили сотни тысяч кубометров леса. Неужели при мощной тракторной технике не затащить в верховья драги, представляющие собой тот же плавучий земснаряд, смонтированный на понтоне? Почти заросшую дорогу отыскали, несколько расширили, кое-где срыли бульдозерами крутые спуски и, когда болота промерзли, а на многочисленных притоках Карагача встал прочный лед, драгу втащили на специальные сани и тихим ходом, без всяких приключении дотянули до заветных россыпей.
5
Проснулся Стас от того же громкого щебетанья ласточек, под которое заснул, и еще от яркого света солнца, встающего над свежей вырубкой. Лучи простреливали редкий кедровник на опушке и зеленовато-желтыми текучими пятнами плавили палаточный брезент. Он открыл глаза и тотчас зажмурился, ослепленный. И не увидел, а почувствовал руку Жени, безвольно лежащую на его бороде. Это был неожиданный знак полного доверия! Вероятно, еще с вечера, когда Рассохин уснул, ей захотелось прикоснуться к нему, а может, разбудить и что-то сказать. Она перевернулась на бок вместе со спальником, так что он щекой чувствовал тепло ее дыхания. И надо же, какая досада — спал так крепко после ночных бдений, что не услышал, не ощутил, хотя борода — штука чувствительная, а дыхание женщины — будоражащее.
А возможно, отроковица просыпалась уже засветло, и ей захотелось потрогать бороду. Запустила пальцы и уснула…
Опасаясь разбудить, он взял захолодевшую с тыльной стороны ладонь и только повернулся, как Женя отдернула руку и открыла глаза.
— Что?..
— Утро, — сказал Рассохин.
Мимолетный испуг в тот же миг растаял, расплавился вместе с текучим пятном солнца на ее лице.
— А я не выспалась, — хрипловато проронила она сонным голосом. — Нам пора вставать?
Это слово «нам» было самым добрым утренним знаком, и заспанные, пригашенные чувства враз обострились. Он прислушался на сей раз к тому, иному яркому пространству, что было за стенками палатки. Но пение ласточек предвещало покой и блаженство.
Женя слышала и чувствовала то же самое.
Сквозь птичьи голоса Стас услышал далекий рокот тракторов: звонкое, по-утреннему гулкое весеннее пространство доносило самые далекие звуки. Показалось даже, где-то токует глухарь — дробный раскат костяного щелканья…
— Надо вставать, — обреченно вымолвил он. — Труба зовет…
— Так не хочется! — почему-то восхищенно отозвалась Женя и тоже села вместе со спальником. — Сейчас начну чихать! Только не бойся, я чихаю очень громко.
И в самом деле чихнула так, что, казалось, хлопнули стенки палатки. Он нарочито заткнул уши.
— Богатырский чих!
— Прости, — повинилась она, выпрастывая руки. — Контраст температур…
И — еще раз громко и раскатисто, одновременно шаря рукой в поисках платочка. Нашла, прикрыла свой греческий нос.
— Будь здорова! — вспомнил Стас.
— Ой, спаси…
И опять, от души, со вкусом, не сдерживая голоса! В этот миг спальник свалился с плеч Жени, и Рассохин, узрев ее обнаженной до пояса, только сейчас, тугодум, сообразил, что отроковица всю ночь спала без одежды, сразу после купания забравшись в белый вкладыш.
Это запоздалое открытие смутило и вдохновило его одновременно. Подавляя в себе вороватое желание рассматривать и все же не в силах отвести глаз от тугой и манящей груди с коричневыми кружочками сосков, он приподнял вкладыш, закутал плечи практикантки и сверху накинул спальник.
— Замерзнешь, — вымолвил немеющими губами.
— Нет, — ожидая чиха, бросила Женя. — Сейчас… Выровняется температура… И пройдет.
Она и в самом деле чихнула еще трижды и рассмеялась.
— Вот и все! Обязательный утренний моцион… Ты сильно напугался?
И ничуть не стеснялась своей голой груди — напротив, показалось, заманивала, предлагала прикоснуться, и рука его была всего в трех сантиметрах…
— До сих пор дрожу, — и в самом деле подрагивая, вымолвил он. — Бульдозеристы тоже кричали тебе — будь здорова.
