— Тебе что, жить надоело?
— Бог меня храпит, — самоуверенно отозвалась женщина и сдернула накомарник. — Не первый раз. Заклею, обсушусь и дальше…
На вид ей было под сорок, хотя настоящий возраст скрывался за бродяжьей неряшливостью: перехваченные тесьмой грязные волосы слиплись в сосульки, усталое тонкое лицо, руки в цыпках, неуловимый, самоуглубленный взгляд, а голос — изнеможденный или простуженный, от того старчески хриплый.
— Ну раз так, пойдем, — предложил Рассохин.
— А ты… Ты обманул меня! — осматривая его, вдруг заявила женщина. — Ты зачем заманил меня? Ты кто?
— Я не заманивал. Я спасал, ты же пробила лодку, чуть не утонула…
— Зачем сказал — огнепальный?
— Не знаю, — обескураженно произнес он. — Ты спросила, я сказал…
— Ты не огнепальный!
— Нет, я просто человек…
Она вдруг разволновалась и стала по-обезьяньи гримасничать, скалясь и вытягивая губы трубочкой. И только сейчас Стас узрел ее блуждающий, нездоровый взгляд.
— Ты кто? — спросила уже испуганно. — Почему здесь?
— Турист я, к примеру. Вроде тебя…
— Следишь за мной? Кто заставил следить? Матерая? Посмотри мне в глаза! Прямо в глаза!
— Что тебе надо? — возмутился Рассохин. — Скажи спасибо, из воды достал! А то бы купалась…
— Как твое имя? — перебила она, пытаясь отнять лодку. — Назови имя!
— Стас! И что? Может, паспорт показать?
— Не надо. И так вижу. Я все вижу! Ты хороший человек. И мужчина симпатичный. Но потерянный.
— Почему — потерянный?
— Пока трудно сказать. — Взгляд ее был неприятным, как с тяжелого похмелья. — Наверное, грех на тебе есть. Или проклятие…
— Ты сейчас наговоришь!
— А с виду очень даже ничего. И борода золотистая, эротичная.
Он собрал лодку в ком.
— Тебя-то что ночью несет, безголовая? Да на таком мыльном пузыре? Экстрим, что ли?
— У меня очень важное дело! — гордо и даже хвастливо произнесла она. — Я ищу священную кедровую рощу.
— Зачем тебе?
— Там живет огнепальная пророчица.
— Зачем тебе пророчица?
— Она унесла с собой истину. И все погрязло во лжи.
— Какую истину? — Рассохин испытывал непроизвольный озноб от ее слов.
— Высшую! Будущее человечества во мраке.
— А где священная роща?
Женщина по-старушечьи мелко засмеялась.
— Какой хитрый! Я скажу, а ты вперед меня найдешь!
— Ну, ладно, — согласился он и пошел вверх. — Пошли сушиться и клеить.
Ей ничего не оставалось, как последовать за ним. Стас повесил спустившую лодку на лесину, взял топор и принялся рубить смолевую щепу от соснового корневища. Экстремалка оглядела стан на вершине соры, заметила лежбище, устроенное в лодке, и вроде бы окончательно успокоилась, стала искать пробоину в резинке.
— Прошлой ночью я спасалась на березе, — вдруг вполне разумно призналась она. — И лодку клеила. Хорошо, там такая развилка была…
— Ты откуда плывешь-то? — спросил Рассохин, запаливая щепу.
Женщина оставила лодку, подошла к костерку и, опустившись на песок, уставилась тяжелым, испытующим взглядом, от которого хотелось отвернуться.
— Вижу, ты меня не выдашь, — заключила удовлетворенно. — Ты красивый мужчина, и борода у тебя, как у огнепального человека. Скажу по секрету — я ушла от людей Кедра.
— А это кто такие?
— Лжецы, обманщики и самозванцы! Они называют себя последователями огнепальных, но сами не имеют к ним никакого отношения. Они тоже ищут пророчицу.
Рассохин вдруг мысленно назвал ее блаженной — скорее всего, так и было: разум от безумия уже было не отделить.
— Где они живут-то, люди Кедра?
— Этого я сказать не могу.
— Почему?
— Связана клятвой.
— Но ведь они лжецы и обманщики? Разве можно давать им клятву?
Она призадумалась, но потом отрицательно повертела головой:
— Нет, всякую клятву нарушать грешно. Хочу остаться чистой.
— Ну, добро… Но ты можешь сказать, чем они занимаются?
— Живут под сенью кедра. — Зубы у блаженной стучали от холода.
— И все?
— Собираются на круг, говорят… Хочешь — дам понюхать масло?
— Какое?
— Кедровое.
— Пожалуй, не хочу…
Сумасшествие на минуту перевесило разум.
— До поселка еще далеко? — вдруг обеспокоенно спросила блаженная.
— На твоем транспорте — четыре дня. — Стас достал из рюкзака свой спортивный костюм и свитер. — Или шесть ночей…
— Почему шесть?
— Потому что ночи короткие. — Рассохин положил перед женщиной одежду. — Переодевайся и сушись.
И спустился к реке.
В прижим набивало речной мусор, и когда его масса становилась критической, его отрывало, уносило в заводь, и там после нескольких кругов, словно нитку из клубка, вытягивало по фарватеру и влекло до следующего прижима. Скорее всего, экстремалка и путешествовала вместе с речным сором, на что можно было отважиться лишь от безумия или крайнего отчаяния. Мысль, что она принадлежит к сорокинским, у него возникала сразу же, тем паче Скуратенко говорил, что верховодила казнью женщина, однако эта не походила на лидера.
Он выкурил трубку, и когда вернулся, блаженная сидела у огня в его костюме, прокаливала босые ноги и жевала зачерствевший хлеб с Усть-Карагачской пекарни.
— Я взяла твой хлеб, — повинилась. — Не удержалась… Я ведь женщина!
Рассохин молча достал соленое сало, колбасу, банку с тушенкой вскрыл и сунул в огонь.
— Странное дело, — проговорил он. — За сегодняшний день на Карагаче спасаю второго человека.
— От голода?
— И от голода тоже.
— Колбасы не надо, — вдруг сказала она. — И тушенки. Я мясного не ем.
— Запрещают, что ли?
— Нельзя пожирать плоть себе подобных.
— Понятно, вера не позволяет. Из вегетарианского у меня только хлеб. Еще чай и сахар. Ты когда последний раз ела?
— Сегодня медуницу нашла. И еще у меня орехи есть, кедровые…
— Травоядная, значит?
— Плотоядие сокращает жизнь.
— Ты хочешь жить вечно? В таком виде?.. Да, здорово тебе мозги промыли!
Экстремалка положила кусок хлеба и обидчиво дернула головой:
