— Вон что… — протянул кержак. — Значит, твоя лодка была?
— Женщину на стане геологов ты похитил? — спросил Рассохин и наставил на него штык.
— Женщину? — Взгляд у него был подвижный, скользкий, хитрый. — Не, паря, не я. Я только подсоблял.
— Кому подсоблял?
— Да ты штыком-то не тычь. — Погорелец отодвинулся. — И так скажу. Прокошке четвертый десяток пошел, дак жениться пора. Ему и взяли жену. А что? Добрая отроковица, племяннику моему по нраву пришлась.
— Это была моя отроковица! — почти выкрикнул Стас, чувствуя навязчивое бессилие.
— Да будя врать, паря! — обезоруживающе засмеялся он. — Была бы твоя — возле себя держал, на шаг бы не отпустил, долю бы свою с нею делил. Она чужая тебе, я же сам видел! И ты ей чужой… А Прокошке теперь родная, ибо добычей взял. Ты ешшо молодой совсем, рано тебе жену. Ты ешшо, поди, с Богом-то не ратился, отрок комолый. Дак погуляй пока…
— Она была моя, она обещала…
— Чего обещала?
— Мы взяли палатку и ушли в лес, — почему-то как уже о произошедшем сказал Рассохин. — Нашли там место, тайное… И наперекор судьбе!
— Она что же, паря, блудила с тобой? — вдруг сурово спросил погорелец. — Ежели так, прямо и сказывай!
Жидкая вершина валежника играла под ногами, и чтобы не свалиться, Рассохин уперся в нее штыком и навалился на приклад винтовки.
12
Всю ночь Рассохин просидел на кедре, нависающим над бурной водой прижима, перебирая в памяти чувства и дела давно минувших лет и с рассветом, когда с реки потянуло холодом, начал зябнуть. Он хотел уже пойти к стану, чтоб запалить костер и подремать возле него, однако услышал за спиной стук деревянных подошв и вспомнил: в Древнем Риме рабы носили деревянные сандалии, чтобы было слышно, чтобы не могли подойти бесшумно и зарезать спящего господина, а кожаные полагались только вольным гражданам.
Блаженная остановилась у него за спиной, после чего села и затаилась.
— Ну и что не спишь? — спросил он, не оборачиваясь.
— Днем выспалась, — отозвалась голосом отрешенным. — Я ночами сплавлялась, а днем находила местечко и спала. И потом, я с детства боюсь спать одна.
— А что, за тобой гонятся?
— Они следят за мной, — не сразу призналась она. — С берегов смотрят. И сейчас за твоим островом стоит одна, русалка. Из воды вынырнула…
— Да, я тоже чую — глядят… А почему следят за тобой?
— Сами огнепальную пророчицу найти не могут, а я могу! Вот они и хотят, как найду, меня погубить и истину себе присвоить. Хитрые!
Кажется, у блаженной была мания преследования, замешанная на сексуальной озабоченности, потому что она положила руку Стасу на бедро и начала потихоньку гладить.
— Траур у меня! — напомнил он строго и, отодвинувшись, достал трубку, хотя курить не хотел.
— Вы не знаете, в поселке можно работу найти? — вдруг спросила блаженная совершенно разумным голосом.
— Пророчицу уже искать не хочешь?
— Хочу! Но они по пятам за мной. А я приеду в поселок, устроюсь на работу, люди Кедра отстанут. Подумают, я отказалась от замыслов…
— Ты кто по профессии?
— Учитель младших классов… Только у меня паспорта нет, и вообще никаких документов.
— Сорокин отнял, чтоб не убегали?
— Нет… Сама предала огню, в момент имянаречения. Так положено, чтоб навсегда порвать с прежним миром.
Она не отрицала власть Сорокина!
— Это одно и то же, — заключил Рассохин. — В прежнем мире ты где жила?
— В Нижнем Новгороде. Но туда не хочу. Я умерла…
— Ладно, ты умерла, а родственники-то остались?
— Папа…
Рассохин достал телефон.
— Папе позвонить хочешь?
— Это возможно? — слегка встрепенулась Зарница.
— Говори номер. Ну? Представляешь, как он обрадуется?
Она медлила, раздумывала — была не готова, но причину нашла другую: иногда она проявляла чудеса рассудочности!
— В Нижнем сейчас два часа ночи. В доме престарелых режим…
— Отец в доме престарелых? При живой дочери?
— Так получилось. Квартиру пришлось продать…
— Знакомая история!
— Ничего ты не понимаешь!
— Тебе все равно придется воскреснуть, — вздохнул Стас, подавляя желание прочитать ей мораль. — Если ушла из общины. Как ты жить будешь? Где? На работу без документов не возьмут, а сразу заберут в милицию. Сейчас строго…
— Ты мне поможешь, — уверенно заявила блаженная. — Я же тебе нравлюсь? Как женщина?
— Поезжай домой, по месту прописки, там выправишь паспорт, — нарочито строго сказал он, — Подруги хоть остались?
— Нет.
— Всех поменяла на Сорокина?
— Это не твое дело, — грубовато сказала она и опять положила ладонь ему на колено.
— Но управляет общиной Сорокин? — Рассохин осторожно снял ее руку.
— Он проповедник и хороший, добрый человек. Все происходит не по его воле!
Хотела еще что-то сказать, но умолкла, прикусила язык.
— По чьей?
Зарница справилась с замешательством и решилась на исповедь:
— Матерая руководит общиной. И от нее исходит ложь! Но огнепальная пророчица не желает открывать ей путь. Учение рода Кедра принадлежит проповеднику. Только он допущен к радости слышать истины из уст самой пророчицы.
— То есть у вас идет борьба за власть? Или за влияние на умы?
— Вам смешно, — обиделась блаженная и добавила с пафосом: — А на наших глазах гибнет прекрасная идея. Пророчица открыла будущее устройство жизни человечества!
— И каково же оно, будущее?
— Общинная жизнь в лоне природы. Хочешь, расскажу?
— Да я представляю. И это уже было. Колхозы, например…
— Извратить можно любую идею!
Рассохину спорить с ней не хотелось.
— Ну и чем же ваша община занимается на Карагаче? — спросил он.
— Мы живем… жили под сенью Кедра, — не сразу призналась блаженная. — Священное дерево. И питались его плодами.
— По кедрам лазали, шишки били?
— Грех попирать ногами Древо Жизни, — нравоучительно проговорила блаженная. — Ветер сбивал только зрелое семя, и мы собирали… Нет, подумай, жизнь была полноценной, в гармонии с природой. Это очень стройная, логическая система. Существовать под сенью… Зачинать, рожать и умирать под Кедром. Сеять его по всей земле, взращивать и питаться от него, как делают это священные птицы кедровки. Сначала все это трудно для восприятия. Но когда проникнешься, вберешь в себя скрытый смысл и весь круг жизни превратится в обряд. Тогда снисходит благодать единения с природой.
