— У тебя с собой есть белые одежды?
— Ты не понимаешь! Надеть белые одежды — значит обнажиться!
— Комары сожрут! Погляди сколько!
— Да… У нас под сенью нет комаров. — Зарница мечтательно вздохнула. — Если отнимем Яросвета, ты отдашь его мне?
— Возьмешь, если захочет.
— Он захочет! Мы понравились друг другу! Мы уже с ним занимались тантрой. Это восхитительно! Отдашь?
— Укажешь, где ваша база, — отдам, — серьезно пообещал он. — Как называется место, где вы обитаете? Сколько вас там? Отроков, отроковиц… В общем, все по порядку.
— Место? — Ему уже казалось, она прикидывается дурочкой. — Какое место?
— Где находится ваша страна Амазония, — теряя терпение, произнес Рассохин. — Где вы на круг выходите.
И получил ответ, достойный партизанки:
— Не толкай меня на предательство! — Голос аж зазвенел. — Подставлять человека… Если даже ты боишься его и презираешь… В любом случае отвратительно! Пытать станешь — не скажу!
Стас махнул рукой.
— Hv, пытать я тебя не буду. Сейчас вернется Матерая — позову ее. И сдам тебя с потрохами! Думаю, она даже спасибо скажет, что вернул блудную дочь.
— Ты не посмеешь этого сделать! — взъелась блаженная. — Я женщина! Какая подлость!
— Будешь дергаться — свяжу!
Она замерла на мгновение, гневно глянула и опустила голову.
— За это я и ненавижу вас, мужчин! — выдавила сквозь зубы. — И если бы не зов природы…
— Где? — Рассохин навис над ней, изображая злодея.
Отроковица заслонилась рукой.
— В урочище Гнилая Прорва.
— Там поселок сгорел! Там негде жить!
— Мы в лагере живем.
— В каком лагере?
— На женской зоне, в бараках. На другом берегу от Гнилой.
Стас сел на бревно.
— Колыбель будущего человечества — в бараках…
— Все религии мира вышли из пещер, — парировала Зарница, явно повторяя чужие слова. — Не в условиях суть.
— Религия? Вот как…
— Придет время, и завещание пророчицы сбудется. Мы построим город Кедра…
— Если Матерая с Сорокиным не украдут ваши деньги!
У блаженной был позыв подтвердить это, но она отвернулась и пробубнила:
— Внутренние дела общины можно обсуждать только с посвященными.
— Ну и сколько вас там, отроковиц первозванных?
— Нас уже сорок, — похвасталась. — Без меня тридцать девять… И двенадцать отроков. Вернее, сейчас тринадцать…
— Галицын — тринадцатый отрок?
— А что? Это счастливое число.
Отроковица перестала скалиться, гримасничать, и Рассохин как-то уже подзабыл о ее блаженном состоянии, но она подсела сбоку, прильнула плечом и мечтательно напомнила:
— Вот если бы ты согласился пойти со мной! И мы вместе отыскали пророчицу, получили ее благословение…
Закончить эту фантазию не позволил взревевший на реке лодочный мотор. Стас запомнил когти Зарницы, загодя отпрянул от блаженной и погрозил — сиди тихо!
На ее лице отразился ужас.
— Замри и не думай! — просипела она, втискиваясь между лесин.
Матерая не могла найти своего подопытного и, скорее всего, поняла, что кто-то приезжал на Красную Прорву и его освободил — жердь с разрезанными веревками бросили неподалеку от стана, да и склон истоптали, пока тащили Скуратенко в лодку. Предугадать дальнейшее поведение было трудно: если Матерая чувствует здесь себя владычицей реки, то и в самом деле попытается вернуть несчастного моториста. Однако Рассохину как-то мало верилось в ее беспредельную власть и чародейские способности. Но через три минуты пришлось убедиться в обратном…
Лодка шла с какими-то остановками, будто мотор барахлил. И только когда «Прогресс» выплыл из-за поворота, стало ясно — они кого-то искали, тщательно осматривая через бинокли залитые берега. Эдакая пиратская команда — головы мужчин в камуфляжных банданах…
Рассохин отвлекся на мгновение — показалось, где-то застучали деревянные подошвы, и тут узрел, как рулевой сбавил обороты, резко переложил румпель и повернул в заводь, к острову.
Матерая указывала на него своим перстом…
13
Погорелец мог бы встать сейчас и уйти — Рассохин понимал, что ничего с ним сделать не сможет. Хотя еще недавно в нем кипела такая злоба на похитителей Жени Семеновой, что готов убить был, растерзать, ибо представлялись кержаки этого толка страшными злодеями. Но в этом ничего злодейского не было, правда, глаза лукавые, вероломные, все видят и отмечают.
— Говори, блудила с тобой отроковица или нет? — напирал он.
— Что значит — блудила? — тупо спросил Стас.
— Спала с тобой?
— Спала…
— Ладно, испытаем ее на блуд! — пообещал погорелец. — А ты что, паря, шатаешься?
— Не знаю… — и неожиданно пожаловался: — У меня ноги трясутся.
— Да ты захворал ведь! — догадался тот. — Распаленный весь, глаза кровяные, жар у тебя. В сей час сковырнешься с лесины, что я делать-то с тобой стану? Мне же эдакого сохатого не поднять.
— Ты погорелец? — хрипло спросил Стас.
— Ну, хочешь, дак погорелец. Раз винтовка моя у тебя…
— Как зовут?
— В самом-то деле огнепальный я…
— Имя, что ли, такое?
— Не. Именем я Христя… То бишь Христофор. У нас толк огнепальный, мы люди старого обряда.
Говорил, а сам рыскал глазами, оценивал, прикидывал, прибрасывал.
— Почему так называется?
— А потому как огнем нас спалили, обездолили.
— Кто?
— Анчихристы! Налетели зимой и всех дотла…
— Ладно, Христя… — у Рассохина все плыло перед глазами. — Покажешь, где твой Прокошка живет.
— Что не показать? — мгновенно согласился тот. — Покажу. Да ведь далековато будет, добредешь ли?
— Не твое дело.
— На что тебе племянник-то? Что надо, дак у меня спроси.
— Я хочу вернуть отроковицу!
— Ты-то, паря, хочешь, да кто же вернет? — изумился Христя. — У нас ведь невест не возвращают, коль добычей взяли. Ежели высватал да худого воспитания, тогда можно. Или ежели блудницей оказалась… Но мы ей испытание учиним!
— Вы ее украли!
— По-вашему — украли. А по-нашему дак добыли. Прокошке срок подошел, он с богом подрался и одолел.
— С каким богом?
— Да с лесным, с быком. То бишь с сохатым.
