– Ну, бывай, – прошипел он в залитое кровью ухо.
Крепкий пинок швырнул гридня в воздух, копчик зверски заныл. Боль скрутила кишки, небо и земля закрутились перед глазами. Земля безжалостно ударила в грудь – твердая, как камень. Дыхание вылетело со страшным свистом, гридня закружило по траве. Внутренности сорвались с укрепленных мест, загромыхали внутри, как камни в бочке. Затрещали кости – свои и чужие. С пояса сорвало один из кошелей.
Тугар-Змий довольно поглядел на замызганный кровью куль, что вломился в заросли чахлых кустов и с треском исчез. Нашарил в траве молот на огрызке рукояти, раненого коня уместил вдоль плеч. Похохатывая и пыша жаром, Змий направился в нору.
Глава шестая
Сознание возвращалось урывками, заполненными жалким плачем, всхлипами. Буслай, не помня себя, полз, как раздавленный гад, в лес. Кости рук перемололись в кашу, длани подгибались, плющились. Под кожей перекатывались осколки скелета, из носа текла река, на траве висли крупные капли.
Глотая сопли от жалости к себе, дополз до стены леса. Тело сотрясли рыдания, в глазах вскипели слезы, захлестали таким мощным потоком, что вычистили дорожку на замызганных кровью и грязью щеках.
Перед глазами пронеслись сладостные картины, как бьет Тугара, крушит кости, плюет в ненавистную рожу, сворачивает шею. Чудище униженно молит о пощаде, а он разрывает того на части, омываемый потоком змеиной крови. Но стоило неловко пошевелиться, и дикая боль остудила жар в груди. Буслай припал, давясь слезами, к земле, заскулил, как обиженный щенок.
В глазах было темно, и он испугался, что ослеп, но протер глаза, морщась от боли, и понял, что уже стемнело. Небо заткала ночь, весело посверкивали серебряные блестки. Гридень всхлипнул, пополз в глубь леса. Ноги волочились, будто хребет перебили. Буслай прислушался к ощущениям и с мерзким холодком понял, что, может, так и есть.
Остывшие мышцы окаменели, каждое движение отдавалось вспышкой дикой боли, хрустом, будто ломалась корочка свежего хлеба. Пятная тропу слезами и кровью, Буслай дополз до разлапистых зарослей, пальцы погрузились в ледяную воду: из-под корней замшелого дерева тек небольшой ручеек.
Гридень привалился к валежине, отбитую спину кольнули обломки сучьев. Всхлипнул, плечи затряслись в судорожных рыданиях. Много позже, едва шевеля руками, он протер наперченные слезами глаза и негнущимися пальцами еле развязал ремешок шлема.
Облегчение было настолько неимоверным, что он застонал, будто сграбастал в кучу с десяток спелых девок и сумел всех разом. Под кожей головы пульсировало, словно череп, лишенный скреп, начал расти, как тыква по воле богини плодородия Севы.
Струи холодного ночного воздуха утолили боль сломанного носа. С удивлением Буслай обнаружил, что может шевелить руками – правда, с непрестанной болью. А ноги оставались недвижимы, словно окаменели. Он зло пощипал их, но ничего не ощутил. Потом, задрав штанину, ухватил так, что сорвал клок кожи, но опять ничего не почувствовал.
Дикий страх хлестнул огненной плетью. Заснувшая лесная живность проснулась от крика ужаса, возмущенно загугукала. Буслай обрушил на недвижимые колоды град ударов, тормошил, теребил, приговаривая сорванным от испуга голосом: «Ну давайте, миленькие, что ж вы?» С таким же успехом он мог массировать бревна.
Буслай откинулся на спину – в хребет уперлась шершавая кора валежины – и завыл тоненько, захлебываясь жалостью к себе. Впереди маячили годы унизительного существования, когда сам не сможет сходить в уборную: придется кого-то умолять, чтоб взял на руки, скрывая брезгливость на морде лица, а то и убирал прямо из… из… постели!!!
И чем будет заниматься? Неужто в волхвы или – упаси боги! – просить милостыню? Остаток жизни терпеть насмешливо-брезгливые взгляды, слышать смешки девок, оскорбления мальчишек?
Буслая затрясло. Глаза ослепли от слез, он выл по-звериному, каждая жилка тряслась от животного страха. Была мысль вернуться к Кащею, может, как-то поможет, ведь там будет Лют… Лют!!! А ведь ему труднее придется, злобный бог не чета Тугару-Змию, вдруг он не…
Мысль хлестнула ошеломляющей болью, он закричал от невыносимой тоски, крик затих средь обмерших стволов.
Позже понял с горечью, что плот не повезет без когтя – на кой Кащею сдался безногий дурак с пустыми руками? Без когтя и старания Люта будут бессмысленны: костлявая нечисть поглумится, но обещанного не даст.
Навалилось безразличие, глаза высохли, тело устало обмякло. Рука скользнула к поясу, в пальцы уткнулась рукоять ножа. «Пожалуй, выход», – подумал Буслай вяло. Лучше так, чем ползать остаток жизни на брюхе.
Пальцы скользнули дальше и уперлись в кожаный мешочек, чудом уцелевший на крючке. Упитанные бока мешочка услужливо промялись. В мозгу воина полыхнула молния: там же лекарственные травы, что Лют дал еще в горах! Затеплившаяся надежда быстро разгорелась в пожар, охвативший тело.
Откуда силы взялись: Буслай собрал кучу хвороста, терпеливо чиркая трут разжег огонь, долго выдирал подкладку шлема, полоскал клепаный металл в ручье, измучился, пристраивая доспех с водой над огнем.
Из мешочка достал душистые травы, всмотрелся в дикой надежде. Сердце часто-часто бухало, кровь в кончики пальцев приливала жаркими волнами. Связки сушеной травы ломко хрустели, осыпаясь подобием пепла. Средь сухих стеблей попался клубок влажных корней: тугие, как откормленные черви, распираемые соком.
Наморщил лоб – что такое? – но смекнул: травы заварить, а соком белесых корней натереть раны. Предчувствие чуда окутало жаркой волной. Когда же мелькнула мысль, что травы могут не помочь, от страшного разочарования едва не отшвырнул шлем с греющейся водой.
С трудом взял себя в руки, дождался, когда над водой завьюжит спираль пара, а гладь зарябит пузырями. Махом швырнул охапку трав. Шлем забило под завязку, и он притопил траву палкой. Потом отставил шлем – пусть настаивается. Кое-как снял рубаху, морщась и охая при движении. Белесые корни сочно лопались под пальцами, когда он втирал их в синяки и порезы.
Под мышками зияли ровные надрезы – Змий напакостил, когда удерживал для пинка. Буслай застонал от стыда и унижения и резкими движениями втер сок в раны. Ноги смазал особо обильно, выжимая корни досуха, елозя по коже растрепанными волоконцами.
Горячий шлем согрел руки, заваренные листки разбухли и в отсветах костра казались склизкими змеями. Буслая передернуло. Край шлема прилип к губам, в рот хлынула волна страшной горечи. Скривился, чудовищным напряжением успокоил бунтующий желудок и уставился невидящим взглядом на темные стволы, слегка подпаленные светом костра.
Немедленного чуда не произошло. То холодея, то обливаясь потом, он поспешно сгреб траву и запихнул в рот. Второй жевок дался с невероятным трудом. От гадкого вкуса челюсти окаменели, а язык судорожно пытался выпихнуть мокрые комки. Буслай сжал зубы и глотал, как утка.
От едкой горечи мелькнула мысль выплюнуть гадость – перспектива остаться калекой уже не пугала. Но Буслай смирил гнусные порывы, запихал остатки трав в рот и, давя отрыжку, прожевал. Ком застрял в горле – едва не задохнулся, – но ухнул в желудок с грохотом камнепада.
