Умила усмехнулась горько:
– Тогда отпусти меня.
Повелитель тряхнул головой, в глазах мелькнул испуг. Степняк подошел, Умила затрепыхалась в объятиях, отвернулась от происков жадных губ.
– Я не могу отпустить тебя, любимая, – сказал Алтын с участившимся дыханием. – Ты – моя жизнь, судьба, без тебя я умру!
Умила отшатнулась от горячности слов. Повелитель накрыл ее губы жадным поцелуем. Княгиня отшатнулась брезгливо. Алтын вскипел, но, увидев в прекрасных очах презрение, остыл. Женщина выскользнула из объятий.
– Почему ты так жестока? – спросил он с глухой болью. – Почему один раз показала волшебный свет своей любви, а теперь лишаешь? Я люблю тебя, Умиля! Я знаю, и ты меня любишь, ты доказала это.
Умила прервала раздраженно:
– Я ничего не доказывала! Ты вломился, взял силой, а теперь лепечешь про любовь?
Алтын поежился под презрительным взглядом, но невольно залюбовался статной красотой властной женщины, в душе запели птицы.
– А второй раз тоже взял силой? – спросил он тихо.
Княгиня мучительно покраснела, зеркало в руке заскрипело, пальцы потеребили косу. Алтын несмело приблизился, но огненный взгляд оттолкнул.
– Я тебя не люблю, – сказала она тихо, но твердо. Сердце Алтына всхлипнуло. – Что было, то – по велению глупого тела, не души. Я тебя не хотела.
– Да как так можно? – всплеснул руками Алтын.
– Возьми иглу и уколи, рука отдернется, хотя я вовсе того не желаю, – пояснила княгиня как малому. – Так и случилось. Плоть слаба, мне нет прощенья.
Алтын упал на колени. Умила брезгливо отдернула ноги от его рук.
– Прекрати, – сказал Алтын с болью. – Ты ни в чем не виновата. Это было желание двух влюбленных, не кори себя тем, что ты замужняя женщина. Перед любовью смешны нелепые человечьи рамки.
Умила сказала устало:
– Когда ты поймешь? Я тебя не люблю! Мое глупое, слабое тело трепещет при твоем появлении, прикосновениях, но душа – главное, что есть у человека, – содрогается от омерзения. Я люблю свой город, мужа.
Алтын встал: лицо искажено, в глазах опасное пламя. Умила поежилась, но на губах появилась снисходительная усмешка.
– Почему ты так цепляешься за это ничтожество? – спросил Повелитель горячо. – Он не мужчина, всегда юлил, плел интриги, тебя околдовал хитростью.
– Замолчи, – сказала Умила холодно. Грозный степняк мигом умолк. – Если не видишь разницы меж любовью и подлостью, лучше молчи, умнее выглядишь.
Алтын всхрапнул оскорбленно. Умила съежилась от незримой гнетущей волны, но степняк взял себя в руки.
– Что в нем такого? – спросил непонимающе. – Обыкновенный слабак. Он настолько ничтожен, что его семя не дает всхода, ты так и не родила. Боги наказали его за подлость.
Умила побледнела – степняк ударил по больному: несмотря на многочисленные старания, привары, снадобья, она так и не смогла понести от любимого.
– Стоит ему узнать про твою измену, он побьет тебя насмерть, как принято в ваших лесах. Этого хочешь, Умиля? Сегодня уведу войско, не нужна мне эта земля, ее сокровища. Я добуду тебе вдвое больше, лишь скажи.
Сердце Умилы дрогнуло, тело прошиб холодный пот, мысль о разлуке с любимым едва не разорвала.
– Я его люблю. Это моя земля, я не смогу жить без нее – как сорванный цветок, – сказала она твердо. Спокойствие и уверенность голоса хлестнули Алтына, сердце съежилось от чудовищной правоты слов.
– Да, – протянул он разочарованно, – любовь к этой поганой земле и ничтожному червю глубоко проросла в твоем хрупком сердце.
Умила спокойно кивнула. Средь мешанины мыслей всплыла одна, сдобренная робкой надеждой. Алтын хищно оскалился, шатер погрузился в холодную тьму.
– Я выкорчую огнем и мечом эту любовь, и тогда твое свободное сердце сжалится и примет меня.
Княгиня вскрикнула, беспомощно уставилась в спину Алтына. Повелитель вышел из шатра мрачный, как туча. Стражи невольно поежились, помассировали виски. Повинуясь неслышному приказу, в степь выбежали Шергай и Бабубей – опытный сотник, принявший командование частью войска после гибели Али-Шера и Сомчея.
– Повелитель, что случилось? – спросил полководец. Вокруг собирались воины. Алтын нахмурился – степняки разбежались.
– Доблестный Бабубей, настало время решительного штурма.
Бабубей осклабился, в глазах мелькнуло оживление.
– Повелитель, давно пора преподать дикарям урок, воины изнемогают от безделья.
Шергай глянул хмуро, орел на предплечье с глухим клекотом встрепенулся. Бабубей смерил мага неприязненным взором, обратился в слух.
– Ты возьмешь треть войска и направишься разорять села, – сказал Алтын. – Истребляй всех, жги посевы, дома, пусть эта проклятая земля покроется пеплом, а воды рек будут отравлены трупами. Понял, доблестный Бабубей?
Полководец кивнул заторможенно и отошел – деревянной походкой и с остекленевшими глазами. По стану прокатился призывный клич, воины спешно принялись готовиться к разорительному походу.
Шергай поежился от пронзительного взгляда, склонил голову.
– Шергай, настало время пустить в ход все твое искусство. Поганый город должен пасть!
Шергай содрогнулся от мощи голоса и кивнул. Повелитель резко обернулся – стан бурлил, взволнованно ржали кони, степняки спешно облачались в брони, махали пробно оружием, раненые высыпали из шатров с завистью в глазах.
Маг запоздало вспомнил, что забыл сказать Повелителю о гибели наемников. Ладно, как-нибудь расскажет. Сейчас много дел.
Умила содрогалась от воинственных кличей, сердце трепетало в предчувствии беды. По-прежнему с зеркалом в руке, княгиня глянула на золотую оправу недоуменно, сердце застыло от страха.
У каждого зеркала есть душа – зеркалица. Существо без образа всегда принимает облик того, кто смотрится. Самая большая радость для нее – отражать солнце, в эти моменты зеркалица покидает тесное обиталище и становится частью солнца, единым взором охватывает необозримые пространства земли и неба. За возможность побыть на солнце зеркалица многое может показать, даже образ любимого человека. Единственное, чего не любит дух зеркала, – всякую нечисть и нежить. Боится до икотки, потому ни за что не примет их облик.
Алтын в зеркале не отразился.
Непрестанная тряска в седле бередила раны. Лют морщился: хоть и мелкие порезы, но жжет неприятно, горячо пульсирует. Буслай ехал со сжатыми челюстями, каждый толчок захлестывал волной дурноты. Нежелан ерзал, спину изгибал по-всякому, но толчки отдавались острой болью, позвоночный столб превратился в раскаленную струну.
Кони скакали ровно, ветер развевал пышные гривы, морды, как всегда, унылые, из-под копыт вылетали комья земли, пронзенные упругими стеблями. По полю играла травяная зыбь. Напуганные топотом, из зарослей вылетали птицы, орали вслед сердито. Солнце жарило нещадно, волосы выгорали, макушка отчаянно чесалась, брови от соленых потоков побелели.
