Жуткое место. Оно, озеро, почему Божье? А потому, что в стародавние места тут церква стояла. Церква-то сама по себе не подарок, это любая нечисть подтвердит. А особливо старая церква. Нет, в трапезных-то очень даже неплохо… Но не всякий домовик и в трапезную сунется. Андрейка, конечно, ходил с родителем, а вот, к примеру, охальник Борюнька, так тот кричал прошлой зимой, кефиру переброженного упившись, что, мол, всё ему нипочем, никакая церква не страшна, потому, дескать, что вера ныне слаба, вреда от церквы никакого. Только, голосил Борюнька, в Божье ни ногой, страсть там, в Божьем, потому что оно от прошлых времен, когда вера сильна была. А на церквы, распинался он, вот так мне наплевать!
Даже подрались тогда, помнится. Врал ведь Борюнька, он всех церквей как огня боится, а врать-то и нечего! Пустой он домовик, никчемный… Однако про Божье озеро правду баял: за три версты бы его…
Стояла тут церква, стояла, да в одну ночь под землю и провалилась. Со всей утварью, какая была. И заместо церквы – озеро вот это. Людям чудо Божье, нечисти страх не сказать чей.
Андрейка скинул одежонку, обувку, остался в одних подштанниках. Присел на бережку, высморкался как следует, слезы утер, головой помотал. Посмотрел вбок – край неба уж светом занимается. А велено-то – до рассвета.
Ну, пора.
Он встал, тут же поскользнулся, упал, весь измазался, снова встал и, прихрамывая, двинулся вперед. Шаг, другой, третий… Вода по колено, по пояс, по грудь. Не холодная, нет. Ласковая водичка. Так тем оно даже страшнее.
Показалось, что в животе шевельнулся ребеночек. Нет, это газы. Ребеночку еще рано.
Ладно, приободрился жировичок, чему быть, того не миновать. Еще с пяток шагов – и, ежели байки не врут, обрыв будет. Не забыть бы нос пальчиками зажать.
Шаг… другой… третий… предпоследний…
4
– Куда, э? – раздался властный голос – сразу слыхать, нерусский. Ох, батюшки…
– Стой! – Это два баса, как один, аж вода задрожала.
Захлюпало-заплескало, Андрейка поднял руку, чтобы зажать ноздри, но худые, однако ж сильные руки ухватили его поперек живота, потащили назад. Жировичок заорал во все горло, лягнулся было, да в пустоту, потерял равновесие, опрокинулся набок, наглотался-нахлебался, отчаянно извернулся, чудом выставил голову наружу, выплюнул воду, судорожно, со всхлипом, вдохнул, а руки все тащили и тащили его. Неумолимо, безжалостно.
И вытащили. И отпустили.
– Уф, – тоненько произнесли сзади. – Умаялся! Маленький, а верткий!
Андрейка согнулся пополам, и его вырвало. И ликером, и пиццей, и пирожными, а пуще всего водой.
– Бедолага, – промолвил один бас.
– Да… – согласился другой.
Жировичок постоял, уперши руки в коленки, потом с трудом распрямился, медленно, обмирая от страха, повернулся и увидел перед собой четверых. Двое – как братья: зеленоглазые, длинноволосые, длиннобородые, длинноусые, и одеяния у них тоже длинные, до пят, просторные такие. Один всем обликом чуточку посветлее, а другой самую малость потемнее. Водяные старцы, узнал Андрейка, родитель как-то давно показывал издали…
Третий – совсем малец, бороды и в помине нет, а когда будет – то и сказать невозможно. Тощий, кожа да кости, а на голове вроде как гребешок из волос. Словно у петуха, только зеленый.
И – четвертый. Человек как человек… одет по-простому, лет средних, росту среднего, смуглый, черноглазый… бороды тоже нет… Бороды нет, а сила есть. Так и накатывает от него сила. Ух, смотрит как!
Андрейка вдруг схватился за живот: заурчало-заворчало, скрутило – мочи не стало; жировичок пискнул, шарахнулся в ближайшие камыши – спасибо, никто удерживать не подумал, – содрал подштанники, присел; с шумом пронесло.
– Беда-а… – протянул водяной посветлее.
– То не беда, – возразил тот, что потемнее. – Смоет в озере…
– Да понятно, Тимоша, – кивнул первый, – не тебе же чистить.
– Да и не тебе, Аника, – хмыкнул Тимофей. – А то вон Алексия наладим почистить, в евойном пруду и не такое плавает.
– Дяденьки… – пролепетал парнишка.
– Шуткуем мы, Алексий, – успокоил его Аникей.
– Шуткуем, – подтвердил Тимофей.
– Шутники, да, – вступил в разговор смуглый. – Начинать будем, э?
– Будем, – хором пробасили старцы.
Сгорая от стыда, Андрейка вытерся, как мог, подштанниками, зашвырнул их подальше и, прикрывая срам, выбрался из камышей в чем родитель породил. Поглядел на всю честную компанию, и как-то само собой сообразилось: это ж подмога пришла! Он прослезился было, теперь от благодарности и умиления, и тут же спохватился, приуныл: солнце вот-вот покажется. Хоть и краешком, а все – почитай, рассвет.
– Зачем такой грустный? – обратился к нему смуглый. Будто услышал Андрейкины мысли. – До солнца пришел? Пришел. В воду пошел? Пошел. Не опоздал, молодец, мужчина! Отцы водяные тебя научат, я слово скажу, снова в воду пойдешь, все сделаешь. До обеда все сделать надо. Мы тут будем, не бросим, да.
– До полудня? – уточнил Аникей.
Смуглый ответил односложно:
– Да.
– Эх… – вздохнул Тимофей. – Нам бы с ним…
– Нельзя, – отрезал смуглый.
– А мне? – с надеждой спросил Алексий.
– Э, совсем никому нельзя, – сказал смуглый. – Человеку можно, нам совсем нельзя. Из нас только маленькому можно. Отцы, учите, да? Обед скоро.
Старцы двинулись к Андрейке, но тут Алексий выпалил:
– Ой! Погодите! Я чего, я вот чего: дядя Мансур!
Смуглый едва заметно поморщился, но парнишка затараторил:
– Вы про людей сказали, а погода-то вон какая жаркая! Чуть солнце встанет, они и потянутся! Им бы только купаться! – Он заметно смутился и, запинаясь, закончил: – Это… Помешают же… Или ничего?
– Чего, – кивнул Мансур.
– Голова, – оценил Аникей.
– Будет толк, – согласился Тимофей. – Ну что, Аника, давай туман наводить. Белый, самый плотный.
– На озеро и на подход, – уточнил Аникей.
Водяные вскинули руки к светлеющему небу, замерли, потом закружились, словно в медленном-премедленном танце, постепенно опуская руки и неразборчиво приговаривая что-то.
Плотная молочно-белая пелена накрыла Божье озеро, язык тумана протянулся и к тропинке, ведущей от дороги. А все пятеро оказались в большом пузыре чистого, прозрачного воздуха, невидимом снаружи.
– Хорошо, – одобрил Мансур. – Молодец, Алексий, джигит! Теперь иди туда, не пускай никого. Говори, озеро чистим-шмистим, нельзя купаться. Говори, после обеда приходите. Карантин-шмарантин, э?
Юноша кинулся исполнять, а старики водяные придвинулись вплотную к дрожащему – от чувств, но и от холода тоже – Андрейке. В этот момент солнце выглянуло из-за горизонта, и джинн тихо сказал:
