Шарц качнулся, бросая свое тающее тело в атаку, и весь мир качнулся вместе с ним.
Пустота. Пустота. Касание. Чей-то вскрик. Хруст ломаемых костей. Стон. Ледяное прикосновение стали. Еще одно — и новый вскрик, яростный и недоуменный. Пустота. Пустота. Сдавленный стон…
— Да когда же эта сволочь свалится?!
— После вас, переростки… — бормочет тяжко раскачивающаяся, ходуном ходящая ярость. — Вот всех вас уложу и сам свалюсь. Сверху.
Он шагает в их сторону, и тени испуганно отшатываются.
— Черт! Здоровый какой!
Пустота. Пустота. Касание. Вскрик. Удар. Укус стали.
— Вали его!
Чужой пинок тяжело отзывается в ребрах. Это ничего, пройдет, а вот его ребра не выдержали. Кого — его? А я откуда знаю? Был тут кто-то…
— А ну-ка разом!
Удар. Еще удар. Чей-то хрип. Пустота. Пустота. Касание. Опять пустота… Что, больно? А вот не нужно бить меня кистенем по затылку! Будешь теперь перелом локтя лечить, долго будешь… может, и не вылечишь. Приходи лучше ко мне на прием, а то ведь ваши ледгундские костоправы так соберут, что и ложку потом этой рукой не подымешь, не то что кистень.
Пустота. Пустота. Касание…
Даже ярость имеет предел. Ее плащ стремительно тает, и Шарц тяжело рушится на колени. От удара светлеет в глазах. Он видит, как враги спешно оттаскивают своих пострадавших.
«Неплохо, сэр рыцарь! — радостно хрипит лазутчик. — Как мы им, а?!»
«Вы только на морды их гляньте!» — веселится шут.
Губы Шарца раздвигает нехорошая такая ухмылка.
«Ничего, — бурчит лекарь. — Вот сейчас я отдышусь, встану и проведу полную дезинфекцию. Ишь, сколько заразы здесь развелось!»
Переулок вновь опасно кренится, и Шарцу приходится опереться на руки.
— Похоже, он готов.
— Погоди. В прошлый раз тоже так казалось.
— И как ему удается… так долго?
— А черт его, гнома, знает! Любой из нас давно бы…
Нельзя ждать. Эти руки, что все еще отделяют тебя от земли, удерживают от падения, вот-вот растают. И ты упадешь, и земля поглотит тебя, а враги с презрением плюнут на твою могилу. Нельзя ждать. Это у них есть время, это они могут ждать, ждать, когда ты упадешь и земля поглотит, ждать, чтобы подойти и плюнуть. Это у них есть время, а у тебя нет ничего. Ничего, кроме ярости. Ярости, которая ушла. Кончилась. Впиталась в камни. Чтоб вновь пробудить ее, нужен клич. Могучий боевой клич.
— Жизнь… — несуществующими губами выдыхаешь ты то великое и непостижимое слово, за которое всегда сражался, то единственное, что обнимает собой все.
И это слово подымает тебя с колен. Твое знамя — ночное небо. На твоем знамени — звезды, ты просто не смеешь сдаваться!
— Вот га-ад! — потрясенно выдыхает кто-то из врагов.
— Да что он — издевается, что ли? — слышится еще чей-то голос.
— А я говорил! Двойную порцию надо было! — шипит еще один. — Умрет-умрет! Он еще всех нас похоронит…
— Таких, как вы… не хоронят. — Пляшут непослушные, вновь существующие губы. Или это только показалось, что они куда-то исчезли? — Таких как вы, ампутируют.
Шарц втянул воздух сквозь сжатые губы и сделал шаг навстречу врагам.
— Жизнь! — выдохнул он свой новый клич в их напряженно озадаченные лица.
Этот его клич прозвучал неожиданно громко. Более того — он не умолкал. Рос, ширился, дробился эхом, отскакивая от сонных сумеречных домов и заснеженных заборов.
И враги не выдержали. Подхватив своих раненых, они поспешно бросились прочь.
А клич не умолкал. Гремел топотом множества ног, гудел и звенел голосами, скрипел снегом, рвал сумерки полыхающими факелами.
Враг бежал. Покидал поле боя. А вместе с ним сгорал и плащ ярости. Сонная одурь вновь накатывала на Шарца с неудержимой силой, и так трудно было понять, почему это он уже молчит, а клич все продолжается и продолжается…
«Потому что жизнь продолжается, — сам себе пояснил засыпающий Шарц. — Потому что жизнь вечна».
И все же повернулся посмотреть, что же там происходит за его спиной. Потому что, по мнению лазутчика, этой самой жизни за его спиной было гораздо больше, чем во всех остальных направлениях. Шарц повернулся и замер. На место полыхающей ярости пришел ледяной ужас.
«Нельзя так сильно хотеть жить, — вновь самому себе сказал Шарц, и на сей раз голоса всех трех его ипостасей звучали слитно. — Посмотри, что ты вызвал к жизни своим неуемным желанием и неукротимой яростью».
На Шарца надвигался гномий шарт. Гномий шарт, построенный для боя в узком переулке.
«Пока подоспеет хоть какая-то помощь… пока хоть кто-то хоть что-то сообразит… в этом городе не останется никого живого!»
«Но откуда они? Кто? В этом мире нет больше таких гномов!»
«Есть, — выдохнул лазутчик. — Такие гномы есть в моей памяти. Вот они откуда!»
Вырванные из прошлого, материализовавшиеся из отчаяния и ярости, грозные воины подгорных глубин медленно шествовали по марлецийскому переулку, направляясь в сторону…
«Да там же университет!» — с ужасом понял Шарц.
«Все, — выдохнул лазутчик. — Полный обвал. Это не ледгундские слабаки».
А рыцарь, сэр Хьюго Одделл, расправил плечи и шагнул вперед, заступая дорогу.
«То, с чем я сражался всю свою жизнь!»
«Как глупо! Я уничтожил шарт, вместе со старой Петрией… и сохранил его в себе!»
«Если сейчас громко пукнуть, они испугаются и убегут, — с нервным смешком поведал шут. — Только пукнуть нужно очень громко».
Из сонной одури, из туманного морока, надвигалось, мерно поскрипывая снегом, чудовищное тело шарта. Словно страшный железный червь, прогрызающий дыру в пространстве. И чудилось Шарцу в колыхающемся свете факелов, что гномы растут, растут, становятся огромными, больше людей даже… Первый, второй и третий ряды — еще ничего, а дальше так и вовсе громадины. И все плывет и плывет в воздухе тихий и беспощадный стальной звон. Подгорный металл пришел взять дань с верхнего мира.
Шарц яростно сжал кулаки и шагнул навстречу шарту.
«Куда, придурок?!» — взвыл лазутчик.
«Я должен их задержать!» — выдохнул сэр рыцарь.
«Задержать? Придурок, это же шарт! Что ты им сделаешь?» — схватился за голову лазутчик.
«Растопчу!» — страшно прошептал шут.
Сонная одурь на миг разжала пальцы, туман рассеялся, а факелы гномов разогнали сумерки — и Шарц наконец увидел…
В первых рядах шарта и правда были гномы. Вот только надетую на них броню ковали никак уж не руки подгорных мастеров. Натянутые явно второпях, наспех и кое-как человечьи кольчуги были понизу грубо отрублены топором или мечом. К слову сказать, запретных мечей было в гномьих руках предостаточно. Куда больше, чем секир или молотов.
