— Пришла пора вернуть то, что мне более не принадлежит, той, что давно и по праву должна носить это, — сказал он, открывая ларец.
И древняя корона гномских королей, одно из чудес света, посмотрела на собравшихся. Все ахнули от неожиданности.
А когда она наконец коснулась роскошных черных локонов Гуннхильд Эренхафт, все ахнули еще раз. От восторга.
А потом все заговорили вновь, и на сей раз Торди оказалось не так легко их утихомирить.
Наконец, старенький священник, отец Николас, встал и стукнул по столу своей кружкой.
— Мне кажется, все здесь забыли, зачем мы, собственно, собрались, — сказал он. — Я понимаю, политика — это страшно важно, быть может, поэтому все здесь только о ней и говорят, но я, как служитель церкви, должен напомнить, что есть нечто превыше земной суеты, а посему, с Божьей помощью: горько!
И свадьба вновь стала свадьбой.
Горько!
* * *
— Ну так что? — спросил Якш. — Песню вам спеть или сказку рассказать?
— Сказку спой, — попросила юная владыка всех гномов.
— Песню расскажи, — улыбнулся Фицджеральд.
— Что может быть очаровательней согласия в семье! — ухмыльнулся Якш.
— Только несогласие! — хором выдохнули молодожены.
— Так. Заказ ясен, — расчехляя лютню, улыбнулась Катрин. — Сначала сказку. Потом песню. Вперед!
И был день. И стал вечер. И были песни, которые сказки, и сказки, которые песни.
И была жизнь.
Новая жизнь.
Эта.
* * *
— Бабушка, так когда эльфы вернутся? — нетерпеливо спросил юный гном.
— Мне кажется, они уже здесь, — смахнула слезу старая гномка, а где-то там, вдалеке, пронзительной эльфийской рекой пела Якшева скрипка, сопровождаемая переливчатыми лютневыми переборами.
* * *
— Вот и оставались бы тут насовсем, — в который раз предложил Керц. — Чего вам еще куда-то ехать? Разве у нас тут не здорово?
— Здорово, — кивнул Якш.
— Ну так в чем же дело? Зачем вам еще куда-то ехать?
— Вот ты — в море ходишь, рыбу ловишь, — сказал Якш. — Это — твое дело, так?
— Ну, — солидно согласился Керц.
— И твой инструмент — это не молот кузнечный, а лодка и весла, и сети, и все такое прочее, что рыбакам в деле пособляет, верно? — продолжил Якш.
— Ну.
— А у барда какой инструмент главный? — спросил Якш.
— Скрипка, — сказал Керц.
Якш только головой покачал.
— Лютня? — вопросил Керц.
И Якш покачал головой еще раз.
— Голос? — попытался угадать Керц.
Якш улыбнулся и вновь качнул головой.
— Так что же тогда? — удивился Керц. — Память? Мысли? Умение стихи слагать? Хотя нет, умение — это мастерство, а не инструмент… Якш, ты меня совсем запутал! Я ж тебя совсем о другом спросил.
— Главный инструмент барда — это дорога, — сказал Якш.
— Дорога? — поражение вопросил Керц. — Почему дорога?
— Она, как струна, — промолвил Якш. — Идешь по ней, а она тебе поет, она тебе рассказывает. Нужно только внимательно слушать и старательно запоминать, понимаешь?
— Ну наконец-то ты сам это понял, — тихо шепнула скрипка.
— Понимаю, — ошарашенно выдохнул Керц и поглядел на Якша с новым уважением. Очень так серьезно поглядел. — Вот почему ты не можешь остаться.
— Мы с Катрин, — поправил его Якш. — Мы с Катрин не можем. Наш главный инструмент — это дорога, нельзя нам на одном месте сидеть, каким бы прекрасным оно ни было.
— Ну… тогда… в гости приезжайте, — сказал Керц. — Все наши рады будут. Даже старые зануды обрадуются.
— Обязательно, — ответили Якш с Катрин. — Обязательно приедем.
* * *
Вот так все и закончилось.
Хотя… почему закончилось?
Разве за первым звуком музыки не рождается тут же второй? Разве имеют окончание солнце и ветер, дождь и листопад? Они лишь приостанавливаются иногда, как певец, который замолкает на миг, чтоб набрать воздуха для следующей ноты. И разве могут закончиться знаки на нотном листе?
Что?
Неужели?
А ты переверни страницу…
ДЕВЯТЬ УНЦИЙ СМЕРТИ
Снег. На всю Марлецию — снег. Не хуже, чем в Олбарии, честное слово!
Шарц так и не привык, не смог привыкнуть к снегу, звездам и прочему. Его это восхищало так же, как в первый раз. Вот словно только что увидел это нежное, невесомое, узорчатое чудо, белым сном заволакивающее землю…
Снег… снег… снег…
Удивительный, непонятный, усыпляющий пристального наблюдателя, шепчущий что-то загадочное на своем снежном языке, вечно стремящийся к земле… снег…
«Скорей бы домой! — думал Шарц, сидя на подоконнике с книгой в руках. — Хорошо здесь, в Марлеции. Замечательно. Просто чудесно. А дома все равно — дома. Там жена, дети. В комнате тепло, весело… Да разве может быть холодно и скучно в комнате, где есть жена и дети? Каждому, у кого все это есть, и так понятно, что к чему. А у кого нет… Милые вы мои, да что ж вы ушами-то хлопаете? Да как же это можно, чтобы одному быть? Эдак и умереть недолго. Одиночество — хворь тяжелая и страшная. Запускать ее ни в коем случае не годится. А лечится она одним-единственным способом: отыщите еще одного такого же больного или больную и станьте друг для друга… всем. Теплом очага, уютом вечерней беседы, нескончаемым звездным небом, ярким утром, дневными трудами и детскими шалостями, всем… даже восхитительным снегом за окном».
Шарц перевернул страницу и потянулся.
Снег.
Снег за окном.
На всю Марлецию — снег.
«Когда звезд становится слишком много, они осыпаются на землю снегом, чтобы потом растаять и по весне взойти травой!» — думал Шарц.
Доктору Марлецийского университета, известному лекарю, сэру Хьюго Одделлу было хорошо известно, что это не так, но мало ли что ему там известно, этому сэру доктору!
Наука наукой, а звезды звездами.
Особенно, когда снег…
Хорошо все-таки, что он сюда приехал. Надо бы почаще ездить. Уже одно удовольствие покидаться снежками со своими стипендиатами, с гномами и гномками, которых он сам отобрал для обучения на лекарском факультете, одно это чего стоит!
