Губа треснула. Из трещины показалась черная густая жидкость. За первым камнем подоспел второй.
— Сгинь! Сгинь!
Дикий вой вырвался из недр земли. «Зажора», которая уже столетия не встречала сопротивления, возмущалась.
По лицу Станко проехался тугой конец веревки:
— Ну! Ну-у! — кричал где-то Илияш.
Ветер изменил направление. Пасть уже не втягивала воздух — выдыхала, и в ноздри Станко ударила волна смрада.
— Ну!!
Он вцепился в веревку. Песок на мгновение перестал оседать, и, чуть не падая с ног от мощных рывков Илияша, Станко одним махом преодолел половину расстояния от пасти до края воронки.
Пасть снова взревела — на этот раз теряя драгоценную добычу. Песок хлынул вниз — и Станко сразу потерял большую часть своего успеха.
Он не видел Илияша, только чувствовал, как дрожит от напряжения веревка. Рывок… Еще…
В это время суслик, товарищ Станко по несчастью, проиграл свою битву.
Столь мелкая добыча все же на прошла для «зажоры» незамеченной — она сглотнула. Песок снова приостановился; веревка зазвенела, как струна, и край воронки снова стал приближаться.
Ближе… Ближе… Вот протянутая рука Илияша… Вот Станко вцепился в эту руку…
«Зажора» покончила с сусликом. Станко показалось, что руку его сейчас вывернет из плеча — такой силы рывок дернул его назад.
Илияш что-то кричал — свирепое, злое, слов не разобрать… Его тоже тянуло в воронку, но Станко видел рукоять кинжала, вогнанного в землю, рукоять, удерживающую Илияша на самом краю…
Пасть исходила ревом. В реве этом обезумевшему Станко тоже чудились слова — нечленораздельные, ведь черные губы не созданы для бесед… Борода Илияша встала дыбом.
— А-а-а!
Неуклюже, как лягушка на рыболовном крючке, Станко вылетел из воронки — так могла бы чувствовать себя жареная курица, покидая тарелку, где ее чуть не сожрали.
— Ты добрый, выходит? — сладко спросил Илияш.
Они брели по дну длинного сырого оврага, над головами надсадно визжали стаи комаров и прочей кровососущей мелочи. Станко едва перебирал ногами; ныли суставы, саднили ладони, а скула, к которой от души приложился браконьер, вообще потеряла чувствительность.
— Ты добрый? — в который раз поинтересовался Илияш, оглядываясь через плечо.
— Отстань, — процедил Станко сквозь зубы.
Браконьер пожал плечами, отвернулся и двинулся вперед, не переставая, впрочем, рассуждать как бы сам с собой:
— Ясное дело… Мышка чует сало, спешит, радуется… А что пружинка по темечку хлопнет, из мышки дух вон — так это злые люди мышеловок наставили… А этот благороден, его салом не корми — дай защитить и спасти… То, что папу убивать идет — ничего, пустяки… Вот схватила бы «зажора» князя Лиго — была бы потеха…
Он снова обернулся — глаза-щелочки, сочувственная усмешка в жесткой бороде:
— Ты спас бы князя Лиго, парень? Угоди князь в ловушку?
— Отстань, — рука Станко сама собой потянулась к рукояти меча. Илияш прищурился так, что глаз вовсе не стало видно; Станко осознал собственную глупость и нехотя опустил руку.
Выбравшись из оврага, они сгрызли по сухарю каждый, запили водой из баклажек и двинулись дальше.
Станко смотрел себе под ноги, и растравленное Илияшем воображение рисовало одну и ту же картину — вот князь Лиго угодил в «зажору», а Станко стоит над ним и наблюдает…
«Зажора» виделась ясно, до мельчайших подробностей, до капель слюны на черных губах, а вот облика князя Станко никак не мог себе представить подворачивался профиль на серебряной монетке. Устав от усилий, Станко мысленно махнул рукой, и князь в его воображении представлялся теперь со спины.
Итак, князь Лиго угодил в ловушку, пасть алчно щерится, Станко стоит наверху и смотрит… Нет, не смотрит. Разве «зажора» умеет ненавидеть? Разве у чудовища в земле есть мать? Разве это ее навеки обездолил этот мерзавец? В мыслях своих Станко бросает князю веревку, чтобы вытащить его и тут же убить; князь отчаянно цепляется за тугой конец, оборачивается к Станко лицом…
— Смотри-ка, — глухо сказал Илияш. Видения Станко оборвались.
Перед путниками в земле зияла воронка — точно такая же, круглая, с крутыми песчаными склонами. Станко отпрыгнул раньше, нежели успел что-либо сообразить.
— Дохлая, — сказал Илияш все так же глухо.
На дне воронки навеки застыли сведенные судорогой губы. Они были уже не черные — грязно-сизые, высохшие, мертвые.
— Можешь спуститься и посмотреть, — предложил Илияш. Станко молча помотал головой.
Илияш поднял с земли камень, примерялся, метнул — камень поднял на дне воронки пыль, стукнул по губе, свалился вниз, в дыру. Ни шороха, ни движения.
— Издохла, — подытожил Илияш уже уверенно. — Недавно. Интересно, от чего?
Станко повернулся и зашагал прочь. Ему совсем не было интересно.
Дождь так и не собрался, но все в лесу пропиталось сыростью, обвисло, отяжелело. Под вечер из всех ложбин клочьями пополз белый туман.
— Они пожирали целые армии, — сказал Илияш. — Этих «пастей» вокруг замка было видимо-невидимо.
— Колдуны, — прошептал Станко.
Илияш кивнул.
Туман поднимался все выше, становился все гуще.
— Нехороший туман, — Станко поежился. — Липкий какой-то… Он нас не сожрет?
Это была шутка, но Илияш не засмеялся.
— Столько сил, — пробормотал Станко горестно. — Столько усилий, столько… этой… магии… На такую дрянь…
— Дрянь, — коротко согласился Илияш. — Но многие готовы были целовать эти пасти прямо в их мерзкие губы.
— Что?! — Станко передернулся.
— Да… Ведь если у тебя есть враг, верный, старый, ненавидимый враг… Как у твоей матери князь Лиго… И пасть сожрала его… Это ли не радость?
— Какая мерзость, — сказал Станко от всей души.
Илияш усмехнулся:
— Власть… Ради власти, Станко, да еще вот ради мести… Да мало ли… Бывало так — свершил месть и заполучил власть одним ударом… Ты вот что станешь делать… с княжеским венцом? С тем самым? Предположим, убьешь князя… Предположим, коснешься венца и не окочуришься… Дальше что?
Станко потряс ладонью у лица, будто пытаясь разогнать туман. Провозгласил гордо:
— Я — свободный человек. Не месть и не власть. У меня долг, понимаешь? Свободному человеку венца не надо… Убью Лиго, а цацку его кину в болото.
Илияш присвистнул.
Спустя час, когда туман стал совсем уж непроглядным и близок был вечер, оба услышали под ногами чавканье и почувствовали, как трудно отрывать подошвы от липкой, вязкой земли.
