— Игар, — хрипло проговорила его жена. — Игар… Давай звать на помощь.
Он сглотнул. Как же, услышат тут… Но…
Воображение тут же подбросило ему охотника — настоящего охотника с зазубренным ножом, с огнивом, с веревкой, вот он разрезает проклятую паутину, и Игар умывается в ручье…
— Давай, — сказал он почти весело. — Стыда-то не оберемся! Вид у нас, наверное… Как у недовылупленных мотыльков…
Илаза не усмехнулась. Игар набрал воздуха — насколько позволяла стянутая паутиной грудь — и закричал неожиданно тонко, по мальчишески:
— Е-ге-гей! Сюда! Сю-уда!
— Помогите! — закричала следом Илаза, но звонкий ее голосок звучал теперь надтреснуто, глухо. — Помогите!
Ветер качнул видимую Игаром ветку — и все. Тишина.
Они кричали истово, срывая голоса — и наконец Игар с удивлением обнаружил, что не может выдавить из себя ни звука, горло отказалось подчиняться, из него вырывался только жалкий хрип.
Некоторое время прошло в молчании. Игар глядел в перечеркнутое ветвями небо — и не думал ни о чем. Немилосердно саднило горло; потом явилась первая мысль: если кто-нибудь и услышал, он уже, наверное, не придет…
— Игар, — донеслось до него почти беззвучное, с болезненным свистом. — Ты знаешь, что это?
Паутина, хотел сказать он, но сорванное горло его не послушалось.
— Это… Мы в паутине, как мошки. А потом придет паук.
Он был рад, что Илаза не видит его лица. Его лицо не было сейчас лицом героя и вообще мужчины — мальчишка, баба, расклеился…
— Пауки, Игар… Они высасывают. Заживо.
Игар знал, что должен что-то сказать. Должен помочь девушке, доверившей ему свою жизнь, должен… хоть и со связанными руками.
— Ты самая… — выдавил он. — Очаровательная… мушка из всех, летающих на свете. Паук пленится тобой… Он скажет: убирайся, Игар, такие девочки не для тебя… А я скажу: хрен тебе, осьминогий! Хочешь — лови себе паучиху и давай… на Алтарь…
Упоминание об Алтаре показалось неуместным; Игар замолчал.
— Я чувствовала, — прошептала Илаза. — Там… на дороге… Что-то такое… И тот волк…
Игар беспокойно заворочался в паутине. Не надо о волке. Мы не волки, мы…
— Перестань, — бросил он почти сердито. — Мы не мухи. Я этих пауков знаешь сколько задавил? За свою жизнь?
— Пауков убивать нельзя, — глухо сказала Илаза. — Плохая примета.
— Хрен! — голос Игара снова сорвался.
— Помолчи теперь, — сказала Илаза еще глуше. — Давай попробуем… поспать… И помолись своей Святой Птице…
* * *
…Девочка стояла на вершине холма, и глаза ее казались черными от непомерно расширенных зрачков.
Давно знакомый лес ожил. Деревья обернулись железными людьми; сверху они казались маленькими, как Аниса, но Аниса тряпичная и мягкая, а люди, которых все выплескивал и выплескивал лес, даже издалека были страшными. Может, это и не люди вовсе. Так много людей не бывает на свете…
Страшные люди прибывали и прибывали, а те, кто вышел из леса первым, стояли теперь плечо к плечу, так ровно и в таком порядке, как настоящие люди никогда не смогут построиться. Железная стена медленно двинулась вперед, и дрожащей девочке почудилось стальное чудовище, занявшее собой всю опушку, вывалившее красно-зеленый язык — флажок на длинной и тонкой мачте…
Они растопчут ее Анису!!
Босые ноги бесстрашно прорвались сквозь заросли крапивы. Зеленая земля неслась вперед неровными скачками; покосившийся шалаш выскочил чуть в стороне, ей пришлось затормозить, стирая пятки, и резко повернуть. Влажное сено пахло густо и приторно, клочья летели во все стороны, она до смерти испугалась, что Анисы нету — когда ободранные до крови пальцы наткнулись на безвольную тряпичную ногу.
Она прижала Анису к себе. Крепко-крепко, до слез. Стоило сбегать от родичей, стоило преодолевать страх и сбивать ноги, она не бросит Анису, никогда, ни за что…
Вдали ударил барабан. Отозвался другой — совсем рядом, девочка дернулась и подскочила.
От холма, от того места, где она недавно влетела в крапиву, медленно двигалась железная стена. Слишком медленно девочка видела, как одновременно поднимаются тяжелые ноги, много-много ног, как, повисев в воздухе, они грузно ударяют в траву — и содрогается земля… и глубоко в нее вдавливаются стебли и цветы. Бухх… Бухх… Бухх…
Несколько секунд девочка смотрела, полураскрыв рот, распахнув снова почерневшие, без слезинки, глаза; потом бездумно, как зверек, кинулась прочь.
Рокотали барабаны. Аниса билась за пазухой, как совсем живая. Скачками неслась навстречу зеленая земля; потом трава сделалась высокой, выше девочкиной головы, и каждый стебелек целился в круглое, тусклое, обложенное дымом солнце, которое как угнездилось в самом центре неба, так и не желало сходить с места.
Потом трава вдруг расступилась, и девочка, по инерции пробежав несколько шагов, упала на четвереньки.
Навстречу ей пёрла другая стена — и тоже железная. Пятясь, девочка успела рассмотреть, что страшные люди идут плечо к плечу, а вместо лиц у них стальные кастрюли и потому глаз нету вовсе. Железные ноги поднимались и падали в такт барабану — девочка в жизни не видела ничего ужаснее, чем эти ритмично бухающие ноги: бухх… бухх… бухх…
Поначалу ей показалось, что если схорониться в траве, если покрепче заткнуть уши и зажмурить глаза, то напасть минует ее, обойдет; она припала к земле, изо всех сил прижимая к себе Анису — но земля дрожала. Содрогалась. Бухх. Бухх. Бухх.
Железная стена была совсем близко. Ветер принес ее запах — резкий, кислый, тошнотворный; девочка закричала и, не помня себя, кинулась прочь.
Барабаны торжествующе гремели, заглушая ее тонкий, срывающийся от ужаса голос. Аниса за пазухой прыгала, будто пытаясь вырваться и тоже бежать, бежать куда глаза глядят…
…Огромная, невыносимо огромная железная нога занеслась, и девочке показалось, будто она закрывает солнце. Назад!!
Все было как во сне, когда как ни старайся, а не сойдешь с места; несколько долгих мгновений она пыталась бежать, но земля изловчилась и поддела ее невесть откуда взявшимся крючковатым корнем. Беззвучно разевая рот, девочка упала животом в траву, придавив собой Анису. Бухх! Бухх! Бухх! — нарастало сзади. Бухх! Бухх!!
— Мама! Ма-ама!!
Трава покорно ложилась ниц. Сжимались, как челюсти, две железных фаланги. Барабаны взревели — и стена, выросшая навстречу бегущей девочке, вдруг ощетинилась остриями. Короткие лезвия мечей окрасились тусклым солнечным светом; хватая воздух ртом, девочка обернулась — та, другая, догонявшая ее стена ощетинилась тоже. Беспощадно, ни на миг не сбиваясь с ритма, падали на землю ноги. Бухх! Бухх! Бухх!
— Ма-а…
Колени ее подкосились, и небо сделалось черным. Справа и слева вставали над верхушками трав безглазые, безучастные лица.
