Как он ухитряется двигаться столь бесшумно? Такая огромная туша?..
— Ты знаешь, что похожа на мать? Повторение матери?
Илазе показалось, что она ослышалась. Она даже на мгновение выпустила спасительный ствол:
— Я? Я?!
— Конечно… И любопытно, что этого не видит Игар.
Долгих несколько минут она собиралась с мыслями; странно, но воспоминания о матери отошли при этом далеко в сторону. И основным вопросом очень быстро сделался…
— Кто… вы?
— Скрут.
— Кто… это?
— Это я.
Илаза помолчала, кусая губы. Если так…
— Откуда вы знаете… Почему вы говорите, что я и мать…
— Потому что это правда.
— Почему?!
Ответа не последовало; сама Илаза с ужасом вспомнила о толченом стекле. О том своем видении — отравительница, подносящая бокал, отравительница, мило беседующая с уже убитым, но еще улыбающимся врагом…
Неужели он ОБ ЭТОМ? Что он в ЭТОМ понимает?!
— Для чудовища, живущего в лесу, вы слишком хорошо знаете людей.
Сухой смешок:
— Нет, Илаза. Недостаточно.
Мерещится ей — или в его голосе действительно скользнуло сожаление?
Ей вспомнился менестрель Йото, дрожащим голосом выпевающий свои песенки; интересно, сколько таких случайных путников закончили жизнь в серых сетях. И, возможно, перед смертью каждый из них говорил о сокровенном… Вот как Илаза… Или несчастный Йото… Можно ли по предсмертным исповедям хотя бы десятка человек составить представление о людях вообще?
Она набрала в грудь побольше воздуха:
— И все же… Вы можете понять… что чувствует человек? Когда вы его…
— Я могу понять!..
Она испугалась. Приглушенный возглас ее собеседника больше всего напоминал крик боли; раньше она ничего подобного…
— Я могу понять, — повторил он уже спокойно, медленно и глухо. — Человек может почувствовать… очень многое. Человек… — голос снова напрягся, Илазе показалось, что тот, кто сидит в ветвях, пытается обрести прежнее бесстрастие. И это не сразу, но удается ему.
— Человек… Те, кто попадает сюда, Илаза, не отличаются особым богатством чувств. Они и понятия не имеют… — голос прервался, и последовала пауза, от которой у Илазы похолодела спина.
— Человек, — снова начал ее собеседник, — чувствует, как правило, животный страх. И перед тем как убить его, мне приходится его успокаивать… уколом в спину. Чтобы кровь его не сохранила отвратительного железного вкуса — потому что страх гадок и на вкус тоже… А после укола он уже ничего не чувствует. Даже боли. Только безразличие и немножко — жажду… Я удовлетворил твое любопытство?
Она молчала. По темному стволу полз некто с огромными, зелеными, прозрачными крылышками на крохотном, почти не различимом для глаза туловище.
— Извини, — медленно сказал собеседник. — Я не собирался рассказывать тебе никаких ужасов. Но ты же зачем-то спрашивала?..
Илаза ниже опустила голову. Тот зеленый и мелкий, что полз по стволу, пропал из виду.
— Я не это имела в виду, — сказала она глухо. — Я думала, что вы, может быть… можете понять… что чувствует, к примеру, новобрачная, которую сразу же после свадьбы…
Она осеклась, ощутив за спиной его странно ускорившееся дыхание:
— Да. Да. А особенно хорошо я представляю, что чувствует ее молодой муж. Если он нежен и привязчив… Если он достаточно безрассуден… Он способен провертеть в небе дырку. Он не струсит, если придется стаканом вычерпывать море… А поиски Тиар — это тяжкое, тяжелое, безрассудное занятие, сравнимое разве что с танцами на битом стекле…
Илазу передернуло. Стекло…
— Да, Илаза. Я знаю, что делаю. Я хочу заполучить Тиар — и я ее заполучу… А ждать, пока ко мне в сеть попадет еще одна влюбленная пара, слишком долго. В последние годы люди так редко ходят к Алтарю…
Илаза молчала. Он получит-таки эту свою женщину — раньше ли, позже… Интересно, зачем она ему. Хотя нет, неинтересно. К чему ей новые изуверские откровения… Если Игар не успеет, он подождет еще. Новая невеста будет корчиться в сетях, и новый жених побежит, сломя голову, на поиски Тиар… Она, эта заколдованная женщина Тиар, успеет стать старухой, и много-много невест погибнет, ощутив только укол в спину и последующее безразличие…
А ей, Илазе, и укола не надо. Ей и так все безразлично; она заново прожила свою короткую жизнь, рассказывая невидимому чудовищу в ветвях о больном, сокровенном и тайном. Она оплакала Игара, который, наверное, еще все-таки жив; теперь она спокойно может лечь на землю и опять-таки спокойно дожидаться конца.
Приступ тоски оказался неодолимым и черным. Она сползла спиной по шершавому стволу — вниз. Села, опустив лицо на руки, пережидая тошнотворное желание немедленной смерти. Вот так, наверное, уходила Ада — помутнение, слабость, душный занавес между глазами и миром, жажда небытия. Точно так же, нет сил даже подняться и поискать веревку…
— Илаза.
Голос доносился глухо; черный занавес, отделивший ее от жизни, съедал и звуки тоже.
— Илаза, послушай… теперь я тебе расскажу. Сказку… Не двигайся, не думай, только слушай. Жил-был один человек…
Жил-был один человек, и был он не то чтобы молод, но еще и не стар. Жил он всегда только для себя самого — а больше ни для кого ему жить не стоило, хоть была у него и родина, были и родичи, и золото и власть, и сила и оружие, а особенно была вечная игра со Смертью, потому как был он солдатом удачи… И хоть в краю его царили мир и спокойствие, он искал войну всюду, где бы она ни была, а ведь война вечна и искать ее не приходится долго… Он искал войну и предводительствовал на бранном поле, и армии нанимали его и покупали себе победу, потому как полководец он был счастливый…
И однажды, лицезревший тысячи смертей, он увидел, как между двух идущих под нож армий мечется обреченное человеческое существо. И, проскользнув под уже занесенное орудие Смерти, он сделал то, что изменило его судьбу. Потому что спаситель теряет часть своей свободы и обретает узы, связующие его со спасенным…
И, сроду не знавший любви, он понял, что судьба его решена. Был он не стар — но уже не молод, и познал за свою жизнь многих женщин, благородных и подлых, красивых и обычных, невинных и продажных, а спасенная им была — ребенок, но он уже знал, что не ошибся.
И он поставил свою свечку на окно и стал ждать, пока окрепнет ее пламя; он поливал свой росток, зная, что время плодов наступит не скоро. Он взял девочку в свой дом, любил ее и ждал, пока она созреет чтобы сделать ее полноправной супругой, женой до самой смерти, продолжением себя самого…
А Смерть ходила за ним по пятам. Смерть озлилась — ведь он вырвал у нее законную добычу; и в сотый, и в тысячный раз глядя ей в глаза, он вспоминал, что на окне ждет его его свечка, что в кадке живет его росток; в сотый и в тысячный раз Смерть уходила, посрамленная, оставляя на его шкуре следы своих когтей…
