Теперь молчала девочка. Очень долго молчала; один за другим гасли, догорая, факелы. И мерно поскрипывала дорога под каждым шагом. И пристально смотрели снежные зайцы.
— Ты не убедишь меня, — сказал Аальмар со вздохом. — А мне не убедить тебя… Но не в этом дело…
Он замолк, будто оборвав себя. Тяжело нахмурил брови. Сжал ее руку в меховом рукаве:
— Я… Видишь ли. Раз уж так вышло… Я люблю тебя, малыш, и я обещал выполнить твое желание; знай же, что этот мой поход будет последним. Теперь я вернусь навсегда.
Не веря своим ушам, она вскинула на него потрясенные, радостные глаза. Он смущенно улыбался:
— Не думай, что так просто… Что мне так просто решиться. Я помышлял об этом и раньше, но все не хватало… наверное, этих твоих слов. Я выбираю между женой и войной и я выбираю жену; мы сочетаемся с тобой и будем жить неразлучно. Всегда…
Она всхлипнула. Надо же, при чем тут слезы…
— При чем тут слезы? — спросил он, ласково отстраняя ее от своей груди. — При чем?..
Снег пошел снова, и на щеках у нее таяли снежинки. Таяли и скатывались маленькими прозрачными каплями.
* * *
— Мама велела, чтобы ты поел.
Девочка смотрела серьезно и непреклонно. На низком бочонке у ее ног стояла миска с дымящейся кашей.
— Мама сказала, что если ты не будешь есть, она тебя выгонит.
Игар через силу кивнул:
— Я буду…
Девчонка не уходила; вряд ли ей были знакомы фокусы с тайным выбрасыванием нелюбимой еды. Закопать ненавистную кашу способен сытый, благополучный ребенок, а эта девочка выросла в строгости; ей, наверное, и в голову не могло прийти, что Игар собирается выбросить еду — однако она не уходила и смотрела все так же сурово и требовательно.
И он принялся есть. Поначалу куски шли в горло с усилием, через «не могу» — а потом проснулся голод, он доел горячую кашу до конца и облизнул ложку:
— Спасибо…
Девчонка сосредоточенно кивнула и молча унесла опустевшую миску в дом; Игар клубком свернулся на соломе и натянул сверху одеяло — в сарае было тепло, но изводящий Игара холод гнездился где-то у него внутри. От ледяного камня в груди не защитит никакое одеяло…
В сарае стало темнее — у дверей, закрывая свет, стояла «младшая хозяйка» — хозяйкина сестра, беременная, огромная, как гора. Игар из вежливости чуть приподнял голову.
— Лежи, — женщина слабо улыбнулась. — Муж вина вот из погреба поднял… Тебе принести?
Игар молча покачал головой. От этого обыкновенного жеста мир перед его глазами пошел кругом, закачался, как лодка, и успокоился только через минуту; женщина не уходила.
— Может, тебе знахарку? Сестра беспокоится — уж коли подобрали тебя, так худо, если ты у нас прямо в сарае помрешь…
— Я не помру, — сказал Игар с трудом.
— Смотри, — предостерегла женщина озабочено. Помолчала и вдруг улыбнулась:
— Ты вот что… Молодой, красивый, оклемаешься, видимо… А кривишься, будто тебе жизнь не мила. Нехорошо это…
Рука ее неосознанно-ласково провела по круглому животу; Игар решил, что промолчать — невежливо.
— Ладно… — выдавил он, с трудом смягчая свой сиплый голос. — Не буду…
Женщина снова улыбнулась, кивнула и отошла от двери; Игар закрыл глаза.
Ему осталось жить двенадцать дней — в ночь, когда звезда Хота не поднимется больше над горизонтом, он умрет вместе с Илазой. Это все, что он может для нее сделать. Дабат…
Он пошевелился. Исполосованная спина саднила, но эта боль уже не в состоянии была помочь ему. Та боль, что пришла под кнутом, на какое-то время одолела все чувства, включая и стыд и тоску; теперь и стыд, и тоска вернулись с новой силой.
«Младшую хозяйку» звали Тири; освобожденная от домашних забот — пузо-то какое! — она часами просиживала на солнышке, забавляя Игара старыми сказками и правдивыми историями из жизни поселка. И сказки, и истории начинались с того, что некто терпит обиды и страдания, а заканчивались неизменно счастливо; Игар сидел, прислонившись боком к стенке сарая, и делал вид, что ему интересно. Нехорошо было обижать милую искреннюю женщину, совершенно бескорыстно старающуюся его утешить.
Потом Тири замолчала, прислушиваясь, по-видимому, к тому, что творится у нее внутри; подумала, с особой осторожностью поднялась с низкого табурета, на котором сидела:
— Ну… Пойду-ка, — прикрыв глаза ладонью, она поглядела на высокое солнце. — Ежели все по добру поведется, то ночью, может быть… У меня и первенец-то быстренько выскочил — а этот, ежели по добру, то как пробочка и вылетит…
Игар сидел и смотрел, как она идет к дому — ступая осторожно и горделиво.
По добру не повелось.
Девочка, принесшая Игару обед, казалась возбужденной и радостной — «у тетки началось». Посреди двора развели костер, и старшая хозяйка торжественно бросила туда жертву добрым духам — пучок ароматных трав. Дети в восторге прыгали вокруг, выкрикивая считалки-заклинания и вдыхая терпкий дым.
К вечеру радость в доме поугасла, осталось лишь возбуждение; в сумерках к воротам подкатила повозка, привезшая властную высокую старуху — лучшую на три деревни повивальную бабку.
Игар, которому вдруг страшно и тоскливо сделалось в его одиночестве, сидел на кухне вместе с детьми старшей хозяйки — все они по очереди нянчили сына Тири, двухлетнего мальчонку, чей брат или сестра собирались сейчас появиться на свет. То и дело забегал обеспокоенный муж Тири, шумно отхлебывал из кружки с водой, вытирал усы, оглядывал кухню невидящим взглядом и торопился прочь. Сверху, из спальни, все явственнее доносились стоны.
В очередной раз заскочив в кухню, муж роженицы поманил Игара пальцем:
— Поди…
И, когда Игар вышел, просительно взял его за локоть:
— Ты… Страшно мне чего-то. Эти-то, — он имел в виду старшую хозяйку и ее мужа, — эти-то при деле, а меня выгнали… А мне страшно одному. Первый раз так не боялся… Тири… она…
Он замолчал, собираясь с словами и одновременно вглядываясь Игару в лицо — не думает ли смеяться?! Игар не думал; муж Тири перевел дыхание:
— Ты… своему бы я не сказал. Ты чужой, придешь-уйдешь… Поболтай со мной… покуда. Чтоб не так долго… Вот как тебя, к примеру, зовут?
Игар назвался.
— А меня Глабом, — муж Тири тоскливо вздохнул. — Первенький наш мальчик быстро родился… А это… может, девчонка?..
Игар кивнул, соглашаясь; он ничего не смыслил в деторождении, зато прекрасно понимал, что Глаба нужно поддержать.
Сверху донесся не стон уже — вопль; Игар почувствовал, как продирают по коже липкие противные мурашки. Бесхитростная Тири со своими добрыми сказками…
Глаб судорожно сдавил его руку:
