В следующее мгновение летящая с теплым ветром паутинка легла Тиар на лицо.
Она засмеялась. Сверкающая сеточка подрагивала на ее ресницах.
Тонкое серебряное кружево, изящная решетка…
— Что с тобой?!
Он сидел неподвижно, чувствуя, как отливает от лица кровь. Как поднимается изнутри топкий, ледяной, изводящий ужас. Как тень, чернее ночи, наваливается на это солнце и на это лицо, придавливает грузным брюхом, размазывает, душит…
— Игар, что случилось?!
Она уже стряхнула паутинку. В ее глазах стояло неподдельное беспокойство:
— Тебе плохо? Дать воды?
Он хотел растянуть рот в улыбке — но не смог.
После полудня им встретился колодец, вырытый и обустроенный специально для путников; пока Тиар поила Луну, Игар отошел подальше от дороги, туда, где в низине живописно толпились березы.
Красота рощицы оставила Игара безучастным. Он вытащил из-за пазухи веревку, выкраденную из багажа хозяйственной Тиар.
Никаких особо торжественных мыслей в его голову не приходило. Вообще никаких — только чисто технические соображения: а как же без мыла? А что поставить под ноги? А выдержит ли эта ветка?
Потом, уже укрепив петлю, он заставил себя подумать. Негоже уходить из жизни подобно безмозглой скотине; следует, по крайней мере, дать отчет Птице, почему решаешься на этот гадкий, во все времена презираемый поступок…
— Ига-ар!..
Тиар уже напоила кобылу. Тиар оглядывается в поисках спутника; зовущий голос странно напряжен:
— Ига-ар!!
Темный ромбик под правой лопаткой. Девочка с деревянными бусами; «Десять белых лебедей из далеких из полей…»
Илаза. Алтарь. Скрут. Илаза…
Он бестрепетно отпихнул гнилой комель, послуживший ему колодой. В последнюю секунду успел подумать об Аде — что она чувствовала?
Цепенящий страх полета в бездну — и боль.
Ада чувствовала неописуемую боль — Игар закричал, и крик его сменился хрипом. Тело плясало в петле, дико желая дышать — но гортань свело страшной судорогой; Игар понял, что не вытерпит больше ни мгновения.
Нет…
После долгой мучительной судороги наползла темнота.
… — «Десять белых лебедей из далеких из полей принесут тебе подарков, принесут тебе диковин, принесут тебе…»
Он удивился, потому что боль вернулась. Этого не должно быть, это несправедливо, неужели и после смерти ему придется страдать?!
— «…унесите злую муку, мимо, мимо пронесите…»
Он лежал на твердом. На сырой земле; в вышине над ним колыхались кружевные березовые ветви — зеленые с золотом… Подсвеченный красным…
Болела шея. Он застонал сквозь зубы; на лицо ему легла горячая ладонь:
— Игар…
Он задергался, пытаясь вздохнуть. Выгнулся дугой, безуспешно пытаясь протолкнуть в легкие хоть немножко воздуха; на его рот легли ее влажные губы, силой вдули в него осенний ветер, а руки больно надавили на живот, принуждая ко вдоху:
— Дыши…
Несколько минут он жил, повинуясь ритму ее дыхания. Плача от боли — и все же оживая, потому что тело его возмущенно отвергало саму мысль о возможной смерти. Какое своенравное жизнелюбивое тело… Ада не хотела жить… И ее некому было вынуть из петли.
Бедная Ада. До чего паскудной была ее смерть… Нет, уходящим из жизни следует придумать другой, более спокойный способ…
— Дыши!..
Он снова застонал.
Чувства — все, которые не боль — возвращались по очереди, нехотя; пришла прохлада, потому что рубашка на нем была распахнута, и грудь ныла, безжалостно измятая сильными руками. Пришел запах леса и листвы; пришло ощущение мокрого — волосы слиплись, ледяная вода стекала по лицу, и мокрая рубашка, и, что очень неприятно, совершенно мокрые штаны…
Ощущение ее губ. Вгоняющих в него воздух, вдыхающих в него жизнь. Скольких она встретила в этом мире… Стоя как бы на воротах… Впуская в мир… и его, Игара, тоже. Вряд ли хоть один младенец… способен понять, ощутить… каково это — приходить в мир… возвращаться…
Тиар медленно выпрямилась; теперь он дышал без ее помощи, дышал, преодолевая боль в горле. На губах стыло воспоминание о ее прикосновении. Поцелуй…
— Возвращайся, — сказала она шепотом.
Он понял, что не может говорить. А если и мог — промолчал бы.
Он решил пока ни о чем не думать. Где-то там, впереди, его ждет неизбежная тоска — но пока что сил хватает только на то, чтобы любоваться игрой березового кружева. Уже закат… сколько времени прошло?!
— Ну ты и живучий, — сказала Тиар глухо. — Тихо, тихо… Дыши…
Он смотрел на ее осунувшееся, сосредоточенное лицо. Сколько все-таки времени он пребывал… на грани? Или Птица не хотела брать его в своей золотой чертог?!
— Я же просила тебя, — прошептала она укоризненно. — Я же просила признаться, сказать… А ты…
Верхушки берез уходили высоко в меркнущую синеву, смыкаясь над головой усталой удрученной женщины; Игар виновато опустил веки.
Глава тринадцатая
* * *
До селения добрались уже в сумерках и постучали в первые попавшиеся ворота с просьбой о ночлеге. Их впустили и даже пригласили за стол; Игар, чья шея была обвязана шелковым шарфом Тиар, не мог есть и даже пил с трудом, натужно продавливая каждый глоток сквозь раздавленное горло. Хозяева — старик со старушкой — заинтересованно на него косились; Тиар постелили в комнате, а Игара отправили спать на сеновал — из нравственных, вероятно, соображений.
Он долго лежал, утонув в душистой перине, сжимая в кулаке сухое соцветие, которое отыскала в своем узелке Тиар. Велела пожевать перед сном — Игар долго колебался, оглаживая пальцем крохотные колючие стебельки и нюхая сморщенные шарики цветов. Потом отправил подарок за щеку — и почти сразу поплыл в густых, ароматных, медовых с прозеленью волнах.
Ему было хорошо и спокойно; на дне прозрачного моря стояли леса и простирались поля, над которыми он, Игар, парил, будто облако; над сверкающей поверхностью несся запах цветов, и вместо солнца в чистом небе сияла одна-единственная зеленая звезда…
Он проснулся от чувства опасности, такого же осязаемого, как кулак, которым бьют по лицу. В маленьком дворе было полным-полно лошадей, и лестница, ведущая на сеновал, скрипела под чьим-то грузным телом.
— …Вероятно, особая грамота, выданная магистратом города Ррок, вас устроит?..
Тиар говорила холодно и внятно; в ее голосе не было смятения, только бесстрастная уверенность в своих силах и своем праве. С роженицами она беседовала так же твердо, но куда более доброжелательно.
На резкое движение его шея ответила глухой болью. Травка Тиар подействовала великолепно — еще не успев проснуться, он уже принял единственно возможное решение.
