Юля рывком села на постели. Похлопала ресницами, прогоняя остатки страшного сна.
Солнце пробивалось сквозь прорехи в дырявой шторе. Прямо перед Юлиным лицом торчал из розетки фумигатор, и синяя ароматическая пластинка, всю ночь изгонявшая из комнаты комаров, потеряла свой цвет, сделалась белесой.
Ни о чем не думая, Юля протянула руку и выдернула хитрый приборчик из розетки. Пластмасса была теплой.
На раскладушке дрых, раскинувшись, Алик; укрывавшая его простыня почти полностью сбилась на пол. На белой подушке Юлин сын казался почти арапчонком: щеки приобрели бронзовый оттенок, нос шелушился, короткие волосы выгорели; даже сейчас, в черно-белом варианте, Алик удивительно похож был на отца…
Юля перевела взгляд.
Стас спал на спине. Лицо его было расслабленным и безмятежным; ему ничего не снилось.
Юля подобралась поближе.
Стас тоже загорел; трехдневная небритость придавала ему сходство с киношным разбойником. От глаз разбегались лучами едва заметные светлые морщинки — катаясь под парусом, Стас пренебрегал темными очками…
— Стасик, — позвала Юля беззвучно.
Он улыбнулся во сне. Значит, все-таки что-то снится… Или приснилось вот только что, сейчас?
Приснилось, как он катается на своей доске со стрекозиными крыльями?
Приснилось, как его хвалят за успехи Ира и Алексей?
Денег осталось совсем мало… Хватило бы на такси до вокзала — а то придется связываться с автобусами, да на жаре, да со всеми вещами…
— Юлька… — в полусне пробормотал Стас.
И привлек ее к себе.
— Тс… Алый же тут…
— А как люди живут всю жизнь в однокомнатных?
— Тс… Тс…
Его щетина колола, но небольно.
— Юлька, да он спит… Успокойся, ну что ты пугливая, как заяц…
…А как, действительно, как живут люди всю жизнь в однокомнатных?..
— Юлечка, я тебя очень люблю…
— Стаська, я тебя обожаю…
Было шесть часов утра. В коридорчике царил полумрак; Юля босиком пробралась в ванную. В ответ на робкий вопрос, а есть ли вода, кран только удивленно булькнул; Юля влезла в ванную, зачерпнула из бака жестяным ковшом, шипя сквозь зубы от холодной воды, облилась, намылилась, облилась снова…
В комнате Стас будил Алика. Сын ворчал спросонья, Стас что-то спокойно ему втолковывал — и Алик перестал отбрыкиваться, встал и натянул шорты, и спустя пятнадцать минут они вместе вышли из дома — так рано, как еще никогда не выходили…
Косое солнце преображало пустой парк. Одинокий лебедь протянул шею едва ли не поперек дорожки — проголодался за ночь, требовал завтрака. Алик нашел в кармане остатки печенья и наконец-то исполнил свою давнюю мечту — накормил птицу.
Лебеди, жившие парой, меланхолично чистили перья на островке посреди озера.
Бабушка с красной повязкой на рукаве была уже на рабочем месте — и она, и платан, и полированные шишки на картонном подносе…
Продавцы сувениров зевали, стоя над разобранными столиками.
На стоянке не было еще ни одного автобуса. Ни единое облачко сизого дыма не нарушало запах этого утра.
Последнего утра их счастливой жизни.
* * *
Они с Аликом сидели под навесом и ели надоевшие беляши. Потом Алик стал канючить мороженое, но Юля так на него посмотрела, что он огорченно замолк.
На пирсе и под пирсом собралось человек двадцать, в основном молодые парни, крепкие, загорелые, кто в донельзя маленьких плавках, кто, наоборот, в объемных шортах до колен. Алексей курил, присев на камень, рядом курила Ира, в своих зеркальных очках похожая на муху. Стас тоже курил, дожидаясь своей очереди кататься, а ведь Юля уже несколько месяцев не видела его курящим… Все трое оживленно беседовали, Алик носился по пляжу, то и дело норовя присоединиться к разговору, но Стас всякий раз отправлял его под навес, и правильно, нечего ребенку делать под полуденным солнцем…
Юля считала, что Стасу под палящим солнцем тоже нечего делать, но на все ее приглашающие жесты муж отвечал отказом. Вставать же, тащиться через весь пляж к этой шумной компании, убеждать в чем-то Стаса на глазах Иры и Алексея у Юли не было никакого желания.
— Ма, я хочу пи-ить…
Она отправила Алика к киоску за нехолодной (обязательно нехолодной!) газированной водой.
Насколько было бы лучше, если бы эта липучая парочка вообще не появлялась на их пути. Насколько было бы лучше, если бы отпуск, такой короткий, можно было бы посвятить друг другу, без участия случайных чужих людей, с которым они, конечно, обменяются телефонами… Но никогда не позвонят, и забудут Иру с Алексеем спустя неделю после возвращения домой — так или примерно так думала Юля, борясь с раздражением.
— Ма, я хочу купа-аться…
Она поднялась, размяла затекшие ноги и двинулась по направлению к серфингистам.
* * *
…Земля покачнулась. Вслед за малым камушком двинулся оползень, стартовала, разбухая в пути, лавина. Грохот, рушатся камни, лопаются печеной картошкой, орущими ртами разеваются трещины, — и спустя несколько секунд пейзаж изменился до неузнаваемости. Не стало зеленого склона, не стало речки, гора перешла с места на место, а там, где она была, остались пыль, каменные осколки, пепел…
На круглой бетонированной танцплощадке, где было много малышни и с десяток ребят постарше, где продавали воздушные шары и выдавали напрокат роликовые коньки, где Алик, войдя во вкус, прыгал в толпе в такт цветным мигалкам — Юля сидела на родительской скамейке, за чьими-то спинами, и все ее силы уходили на то, чтобы в этом грохоте не издать ни звука.
Лица в этой темноте все равно не разглядеть.
Только бы еще одна песня. Повеселее. Чтобы Алому не пришло в голову прибежать зачем-то к маме…
— …Ты понимаешь, что после этих твоих слов ничего у нас не может продолжаться? Что я никогда не смогу переступить через эти твои слова? Что это конец?
— Что я такого сказала?
(Не оправдываться! Только не оправдываться. Это… жалко).
Что было бы, если бы весь этот парк, с его водопадами, платанами, елями, магнолиями, с единственным деревом араукарией, запертым в железную клетку… Что, если бы весь этот парк в одночасье перевернулся корнями к солнцу?
Ничего страшного не случилось бы. То, что происходит сейчас — страшнее; просто этого никто не видит. Даже Алик пока не видит — пока; то, что случилось, еще не накрыло его, но непременно накроет — сегодня, завтра… В лучшем случае — через неделю, когда они вернутся домой…
Треск рвущихся нитей.
Надо привыкать.
Гном вернулся.
Тот, в чье существование Юля запрещала себе верить;
тот, всего несколько раз за всю их со Стасом жизнь намекнувший о своем существовании.
