Раэ пошел к себе на квартиру. «Осел надутый, — думал Мюкке. — У него печь, у него теплый дом и Железный крест на шее. А у меня нет даже креста первой степени. Хоть я и заслужил его не меньше, чем этот — свой иконостас».
— Зауэр! — крикнул он. — Иммерман! Сюда! Прихватите лопаты! Кто там еще? Гребер! Гиршман! Бернинг! Штейнбреннер, примите командование! Видите руку? Откопать и похоронить, если немец! Хотя пари держу, никакой он не немец.
Подошел Штейнбреннер.
— Пари? — спросил он. У него был звонкий мальчишеский голос, которому он безуспешно старался придать солидность. — На сколько?
Мюкке заколебался.
— На три рубля, — сказал он, подумав. — Три оккупационных рубля.
— Пять. Меньше чем на пять я не иду.
— Ладно, пять. Но только платить.
Штейнбреннер рассмеялся. Его зубы блеснули в лучах бледного солнца. Это был девятнадцатилетний белокурый юноша с лицом готического ангела.
— Ну, конечно, платить! Как же иначе, Мюкке!
Мюкке недолюбливал Штейнбреннера, но боялся его и держал с ним ухо востро. Было известно, что тот нацист «на все двести».
— Ладно, ладно, — Мюкке достал из кармана черешневый портсигар с выжженными на крышке цветами. — Сигарету?
— Ну что ж!
— А ведь фюрер не курит, Штейнбреннер, — как бы мимоходом уронил Иммерман.
— Заткнись!
— Сам заткнись!
— Ты, видно, тут зажрался! — Штейнбреннер покосился на него сквозь пушистые ресницы. — Уже позабыл кое-что, а?
Иммерман рассмеялся.
— Я не легко забываю. И мне понятно, на что ты намекаешь, Макс. Но и ты не забудь, что сказал я: фюрер не курит. Вот и все. Здесь четыре свидетеля. А что фюрер не курит, это знает каждый.
— Хватит трепаться! — сказал Мюкке. — Начинайте копать. Приказ ротного командира.
— Ну что же, пошли! — Штейнбреннер закурил сигарету, которую ему дал Мюкке.
— С каких это пор в наряде курят? — спросил Иммерман.
— Мы не в наряде, — раздраженно отозвался Мюкке. — Довольно болтать, и за дело! Гиршман, вы тоже. Идите откапывать русского.
— Это не русский, — сказал Гребер.
Только он и подтащил к убитому несколько досок и начал разгребать снег вокруг руки и плеч. Теперь стал отчетливо виден намокший мундир.
— Не русский? — Штейнбреннер быстро и уверенно, как танцовщик, прошел по шатающимся доскам и присел на корточки рядом с Гребером. — А ведь верно! Форма-то немецкая. — Он обернулся. — Мюкке! Это не русский! Я выиграл!
Тяжело ступая, подошел Мюкке. Он уставился в яму, куда медленно стекала с краев вода.
— Не понимаю, — буркнул он. — Вот уж почти неделя как мы находим одних русских. Видно, он из декабрьских, только провалился глубже.
— Может, и из октябрьских, — сказал Гребер. — Тогда наш полк проходил здесь.
— Ври больше! Из тех никто не мог остаться.
— Нет, мог. У нас был тут ночной бой. Русские отступили, а нам приказали сразу же двигаться дальше.
— Верно, — подтвердил Зауэр.
— Ври больше! Наша тыловая служба наверняка подобрала и похоронила всех убитых. Наверняка!
— Ну, поручиться трудно. В конце октября выпал глубокий снег. А мы тогда еще продвигались очень быстро.
— Я это от тебя уже второй раз слышу. — Штейнбреннер посмотрел на Гребера.
— Если нравится, можешь услышать и в третий. Мы тогда перешли в контрнаступление и продвинулись больше чем на сто километров.
— А теперь мы отступаем, да?
— Теперь мы опять вернулись на то же место.
— Значит, отступаем? Да или нет?
Иммерман предостерегающе толкнул Гребера.
— А что? Может, мы идем вперед? — спросил Гребер.
— Мы сокращаем линию фронта, — сказал Иммерман и насмешливо посмотрел на Штейнбреннера. — Вот уже целый год. Это стратегическая необходимость, чтобы выиграть войну. Каждый знает.
— У него кольцо на пальце, — вдруг сказал Гиршман.
Он продолжал копать и выпростал вторую руку мертвеца. Мюкке нагнулся.
— Верно, — подтвердил он. — И даже золотое. Обручальное.
Все посмотрели на кольцо.
— Осторожнее, — шепнул Иммерман Греберу. — Этот мерзавец еще нагадит тебе с отпуском. Донесет, что ты паникер. Ему только того и нужно.
— Он просто задается. Смотри, сам не оплошай. Ты у него больше на примете, чем я.
— А плевать я на него хотел. Мне отпуска не дадут.
— На нем знаки нашего полка, — сказал Гиршман, расчищая снег руками.
— Значит, определенно не русский, да? — Штейнбреннер с ухмылкой посмотрел на Мюкке.
— Нет, не русский, — сердито отозвался Мюкке.
— Пять рублей! Жаль, что не поспорили на десять. Выкладывай денежки!
— У меня нет с собой.
— А где же они? В государственном банке? Нечего, выкладывай!
Мюкке злобно посмотрел «на Штейнбреннера. Потом вытащил из нагрудного кармана кошелек и отсчитал деньги.
— Сегодня мне до черта не везет!
Штейнбреннер спрятал деньги.
— По-моему, это Рейке, — сказал Гребер.
— Что?
— Лейтенант Рейке из нашей роты. Это его погоны. На правом указательном пальце не хватает одного сустава.
— Вздор. Рейке был ранен, и его эвакуировали в тыл, Нам потом говорили.
— А все-таки это Рейке.
— Освободите голову.
Гребер и Гиршман продолжали копать.
— Осторожно! — крикнул Мюкке. — Голову заденете.
Из сугроба, наконец, показалось лицо. Оно было мокрое, в глазных впадинах еще лежал снег, и это производило странное впечатление, как будто скульптор, лепивший маску, недоделал ее и оставил слепой. Между синими губами блеснул золотой зуб.
— Я не узнаю его, — сказал Мюкке.
— А должен быть он. Других потерь среди офицеров у нас не было.
— Вытрите ему глаза:
Мгновение Гребер колебался. Потом заботливо стер снег перчаткой.
— Конечно, Рейке, — сказал он.
Мюкке заволновался. Теперь он сам принял командование. Раз дело касается офицера, решил он, распоряжаться должен старший чин.
— Поднять! Гиршман и Зауэр — берите за ноги. Штейнбреннер и Бернинг — за руки. Гребер, осторожнее с головой. Ну, дружно, вместе — раз, два, взяли!
Тело слегка сдвинулось.
— Еще взяли! Раз, два, взяли!
