Гребер выпрямился.
— Ну? — спросил комендант. — Ваши тут есть?
— Нет. Они не знали, что я приеду.
Сумасшедший скривил лицо — казалось, он беззвучно смеется.
— Эй, солдат, никто ничего ни о ком не знает, никто. А обманщики всегда выходят сухими из воды. С негодяями ничего не случается. Неужели вы этого до сих пор не знаете?
— Знаю.
— Тогда внесите и вы свое имя! Внесите его в этот список скорбящих! И ждите! Ждите, как и все мы! Ждите, пока не почернеете. — Лицо коменданта вдруг изменилось. По нему прошла судорога нестерпимой боли.
Гребер отвернулся. Нагнувшись, он стал искать среди мусора что-нибудь, на чем можно было бы написать записку. Ему попалась цветная репродукция — портрет Гитлера в поломанной рамке. Оборотная сторона была совсем чистой и белой. Он оторвал верхнюю часть портрета, вытащил из кармана карандаш и задумался. И вдруг растерялся — что же писать? И, наконец, вывел огромными буквами: «Просьба сообщить что-нибудь о Пауле и Марии Гребер. Эрнст приехал в отпуск».
— Государственная измена, — тихонько пробормотал за его спиной комендант.
— Что? — Гребер резко обернулся.
— Государственная измена. Вы разорвали портрет фюрера.
— Он уже был разорван, и валялся в грязи, — сердито ответил Гребер. — А теперь с меня хватит ваших глупостей!
Не найдя ничего, чем прикрепить записку, Гребер в конце концов вытащил две кнопки из четырех, которыми было приколото обращение матери, и приколол свое. Он сделал это с неохотой: точно украл венок с чужой могилы. Но другого выхода не было, а обращение матери держалось на двух кнопках не хуже, чем на четырех.
Комендант смотрел на все это из-за его спины.
— Готово! — воскликнул он, словно отдавал команду. — А теперь да здравствует победа, солдат, траур запрещен! И траурные одежды — тоже! Ослабляют боевой дух! Гордитесь тем, что вы приносите жертвы! Если б вы, сволочи, исполняли свой долг, всего этого не случилось бы!
Он внезапно отвернулся и заковылял прочь на своих длинных тощих ногах.
Гребер тут же забыл о нем. Он оторвал еще клочок от портрета Гитлера и записал на нем адрес, который увидел на двери. Это был адрес семьи Лоозе. Он знал их и решил справиться у них о своих родителях. Затем выдрал из рамки остаток портрета, набросал на обороте то же, что и на первой половине, и вернулся к дому номер восемнадцать. Там он зажал записку между двумя камнями так, чтобы ее было видно издали. Теперь у него есть шанс, что записку найдут либо там, либо здесь. Больше он ничего в данную минуту сделать не мог. Гребер еще постоял перед кучей щебня и кирпича, не зная, могила это или нет. Плюшевое кресло в нише зеленело в солнечных лучах, точно смарагд. Росший на тротуаре каштан остался цел. Его пронизанная солнцем листва нежно поблескивала, в ней щебетали и вили гнездо зяблики.
Гребер взглянул на часы. Пора было идти в ратушу.
Окошечки для справок о пропавших без вести были наскоро сколочены из свежих некрашеных досок, и от них пахло смолой и хвоей. В одном углу помещения обвалился потолок. Столяры там крепили балки и стучали молотками. Всюду толпились люди, ожидая терпеливо и безмолвно. За окошечками сидели однорукий, мужчина и две женщины.
— Фамилия? — спросила женщина в последнем окне справа. У нее было плоское широкое лицо, в патлатых волосах — красный шелковый бант.
— Гребер… Пауль и Мария Гребер… Секретарь налогового управления. Хакенштрассе, 18.
— Как? — женщина приложила руку к уху.
— Гребер, — повторил Гребер громче, стараясь перекричать стук молотков.
— Пауль и Мария Гребер, секретарь налогового управления.
Женщина стала искать в списках. — Гребер, Гребер… — ее палец скользил по столбцу фамилий и вдруг остановился. — Гребер… да… как по имени?
— Пауль и Мария.
— Не слышу!
— Пауль и Мария! — Гребера внезапно охватила ярость. «Возмутительно, — подумал он. — Еще кричи о своем горе!».
— Нет. Этого зовут Эрнст Гребер.
— Эрнст Гребер — это я сам. Второго Эрнста в нашей семье нет.
— Ну, вы же им быть не можете, а других Греберов у нас не значится. — Женщина подняла голову и улыбнулась. — Если хотите, зайдите опять через несколько дней. Мы еще не обо всех получили сведения.
Гребер не отходил. — А где еще я могу навести справки?
Секретарша поправила красный бант в волосах:
— В бюро справок. Следующий!
Гребер почувствовал, что кто-то ткнул его в спину. Оказалось, позади стоит маленькая старушонка; руки ее напоминали птичьи лапки. Гребер отошел.
Однако он еще постоял в нерешительности возле окошечка. Ему просто не верилось, что разговор окончен. Все произошло слишком, быстро. А его утрата была слишком огромна. Однорукий увидел его и высунулся в окошечко.
— Вы радоваться должны, что ваши родственники не занесены в этот список, — сказал он.
— Почему?
— Здесь ведь списки умерших и тяжело раненных. Пока ваши родственники у нас не зарегистрированы, можно считать, что они только пропали без вести.
— А пропавшие без вести? Где их списки?
Однорукий посмотрел на него с кротостью человека, которому приходится ежедневно в течение восьми часов иметь дело с чужим горем, без всякой надежды помочь.
— Будьте же благоразумны, — сказал он. — Пропавшие без вести — это пропавшие без вести. Какие тут могут быть списки? Значит, о них до сих пор нет вестей. А иначе они уже не пропавшие без вести. Правильно?
Гребер уставился на него. Этот чиновник, видимо, гордился логичностью своих рассуждении. Но благоразумие и логика плохо вяжутся с утратами и страданием. Да и что можно ответить человеку, который сам лишился одной руки?
— Стало быть, правильно, — сказал Гребер и отвернулся.
Настойчивые расспросы привели, наконец, Гребера в бюро справок. Оно помещалось в другом крыле ратуши; и там стоял едкий запах кислот и гари. После долгого ожидания Гребер попал к какой-то нервной особе в пенсне.
— Ничего я не знаю, — сейчас же заорала она. — Ничего тут нельзя выяснить. В картотеке полная путаница. Часть сгорела, а остальное эти болваны пожарные залили водой.
— Почему же вы не держите записи в безопасном месте? — спросил унтер-офицер, стоявший рядом с Гребером.
— В безопасном месте? А где оно, это безопасное место? Может, вы мне скажете? Я вам не магистрат. Идите туда и жалуйтесь.
Женщина с ужасом посмотрела на огромный ворох растерзанной мокрой бумаги.
— Все погибло! Вся картотека! Все бюро! Что же теперь будет? Ведь каждый может назваться каким угодно именем!
— Вот ужас, не правда ли? — Унтер-офицер плюнул и подтолкнул Гребера. — Пойдем, приятель. У всех у них тут винтиков не хватает.
