…рыхлый толстяк, бормотавший заклинания над жаровней, от которой воняло падалью, затравленно обернулся к гостю. Лицо его исказилось, и Талел рухнул на колени.
– Симон, пощади!
Порыв ветра распахнул окно, подхватил папирус и унес его в ночь. Жаровня угасла, шипя как змея. Остихарос ухватил толстяка, похожего на раздавленную жабу, за горло и легко приподнял над полом. Жрец захрипел, чувствуя, что еще чуть-чуть, и его шея сломается…
– Скороходом!
Карши был близок к истерике.
– Я очень-очень хочу быть скороходом!
– Прости меня, малыш, – еле слышно пробормотал Симон. – Прости старого дурака.
* * *
– Мы рады видеть тебя, Симон.
Маг поклонился султану:
– Я обещал вашему величеству нового скорохода. Вот он.
Махмуд Менгерид долго рассматривал будущую звезду «конюшни» – сухого, легкого, порывистого в движениях мальчишку. Тот ждал, без страха глядя на владыку. Казалось, в своей короткой жизни он уже отбоялся на долгие годы вперед, и сейчас даже палачу рассмеется в лицо.
– Как его зовут?
– Карши.
– Да? Не тот ли это ребенок, из-за которого…
Махмуд замолчал. Долгое время владыка не произносил ни слова, о чем-то размышляя. Наконец лицо его тронула хищная, довольная улыбка.
– Кому мы должны заплатить за скорохода, Симон? Открывающим? Тебе?
– Это подарок, ваше величество.
Мальчишка не мог устоять на месте. Он все время пританцовывал, как если бы в любую минуту был готов сорваться с места – и бежать, бежать, нестись прочь, словно за ним гнались все демоны ада…
– Я принимаю твой дар, – кивнул Махмуд XVI.
ТЕНИ МОЕГО ГОРОДА
СЕМЬ СМЕРТНЫХ
ВТОРНИК. ГНЕВ
Люська опять ела арахис.
Какое там ела – жрала, давилась, чавкала. Ухватит пальчиками, и давай жмакать, шелуху лущить. И в рот, в рот! – один желтоватый катышек за другим… Запах – от стены до стены. Ошметки шелухи – где ни попадя. На клавиатуре, на полу, у нее на коленках, туго обтянутых колготочным ажуром; у меня, блин, в печенках!
– Корова! – не выдержал я. – Жвачное, растудыть!
Люська не откликнулась.
– Я тебе сколько раз? Сколько, я спрашиваю!
Молчит. Жует.
– Щас по морде размажу! Жрешь, как не в себя…
Хлопнув ресницами – точно, коровьими! угадал… – Люська ткнула остреньким маникюром в эмо-карту, висевшую у нее над столом, между видом на гребаный Колизей и конопатой мордой Сеньки, ее дебила-сына, заключенной в рамку, как в тюрьму.
Я пригляделся.
Делать мне нечего, как ее карту помнить. Ну да, точно. Людмила Марковна Нечувалова. Вторник: Ч-62%. Подпись доктора, закорючка астролога-аналитика; печать клиники. Дата последнего освидетельствования. «График недельных колебаний без существенных отклонений…» У этой буренки по вторникам чревоугодие, да еще и выше среднего. Сегодня разве вторник? Вечно забываю, чтоб ее, дуру… Потому как у меня по вторникам Г-71%. Гнев, значит. И процент выше Люськиного. Натянуло бы до восьмидесяти пяти, подал бы заявление. На отгулы. Отгулов, ясен пень, не дали бы, пожлобились, зато позволили бы работать на дому.
Гнев от 85% – социально опасен.
– Убью, – буркнул я, душевным усилием гася ярость до приемлемой.
– Я в столовую, – доложила Люська. – Тебе принести бутерок?
– Пошла в жопу!
– Иду, уже иду…
Цок-цок, каблучки. Задом виляет, торопится. Шалава.
– Анатолий Павлович, вас шеф зовет.
– Какого черта?!
– Придете-узнаете…
У секретарши Валечки по вторникам Л-47%. Она от лени на ходу засыпает. Ко мне еле дотащилась. Зевает во всю пасть. Хоть бы рукой прикрылась, лимита деревенская. Когда на работу брали, вторничная лень у Валечки фиксировалась не выше тридцатки. Еще год-два, и с такими темпами роста…
Ничего, шеф ей напарницу подыщет. Это у него, козла, быстро.
Когда я вошел, шеф быстро шаркнул мышкой.
Это он зря. А то я не в курсе, какое окошечко он сейчас свернул. Sexopilochka, новые видеоролики. Черненькие, беленькие, желтенькие. Деточки, развратницы, толстухи. Горы совокупляющегося мяса.
– Репортажец, – буркнул шеф.
Он сопел и пыхтел, с трудом восстанавливая дыхание. Узкий лоб взмокрел, покрылся блестящими каплями пота. Бисер, значит. Сам перед собой мечет.
– «Княжий двор», новый ресторан в парке. Оператором возьми Генчика, он в курсе.
– Генчик? – я сжал кулаки. – Генчик идет лесом. Он у меня полтинник занял.
– И что?
– Ничего. Не отдает. На фиг Генчика.
– Не морочь мне голову.
– Я ему морду разобью. И объектив.
Шеф сощурился, вглядываясь в меня.
– А-а… Забыл. Ты ж сегодня полное Г. В четверг сходи. У тебя что в четверг? Чревоугодие? – он вывел на дисплей эмо-карты сотрудников, нашел мою. – Ага, хорошо. Вот и поешь от пуза. Княжата обещали, от щедрот.
Он все глядел и глядел на меня, словно впервые видел.
– Слушай, как тебе Валька? – вдруг спросил он. – Ну, с утра?
– Дырка с ручкой, – честно ответил я. – Гнать поганой метлой.
– Вот и я так думаю. Томная, теплая. Драть метлой. Скажи ей, пусть зайдет. Я ей кое-что продиктую.
– Глубже диктуй. С подтекстом.
– А ты не хами, не хами. Забуду, что друг детства, вставлю по самое… – взгляд шефа лип к телу, как мокрое белье. – Без вазелина… Короче, возьми Генчика. Возьми его за это… за самое…
Еще минута, и я дал бы ему в дыню.
– Я пошел?
– Что? Да, иди, – туманный глаз моргнул. – Вальку позови.
По вторникам у шефа похоть. П-47%+. Плюс означал непредвиденные колебания в сторону роста.
– Толик?
– Нет, уголовка!
Тупость жены доводила до бешенства. Человек открыл дверь своим ключом, разувается в прихожей, а эта дура из комнаты интерересуется: муж, или нет? Ясное дело, это Чероки, наш мопс. Сам выгулялся, сам вернулся. Тапочки берет – жевать.
Идиотка!
Чероки прятался на балконе. Он, гад, хуже барометра. Чует, когда у меня гнев или алчность. Его тогда ничем не приманишь. Однажды руку прокусил, до кости. Я хотел его, падлюку, за шкирку. Он мою барсетку сгрыз.
Зато по четвергам ходит за мной хвостом. А за женой – по воскресеньям.
