За спинами женщин полыхает закат.
В комнате они вдвоем со Слонимским. Стол, считай, пуст: пепельница, початая бутылка коньяка, два бокала. Керамическое блюдце с колотым шоколадом. Всё.
Он плеснул себе коньяку, но пить не стал.
– Я мало что помню, Игорь Федорович. Думаю, вы уже знаете – я… Я убил Лику. Застрелил из винтовки. Впрочем, полагаю, я убил ее раньше. Не знаю, как и чем, но уверен в этом. Вы можете мне объяснить, что происходит?
Старик пожевал губами, собираясь с мыслями.
– Не могу, Виктор, – когда Слонимский переходил на "ты", это значило: шутки кончились. – Нельзя. Извини.
– Тогда расскажите хотя бы, как оно там? Ну, здесь?
– Все перепутано, – улыбнулся старик. – Закручено спиралью. Примерно вот так.
Он порылся в карманах и выложил на стол спираль от древней электроплитки, свернутую в загогулину. Витки спирали плотно сцепились друг с другом – не распутать, не распрямить.
– Прошлое, будущее, настоящее. Что было, чего не было. Иногда через спираль пускают ток. Она раскаляется, обжигает, но ты успеваешь увидеть какой-то фрагмент. Да, это больно. Ожог – всегда больно. Потом ток выключают. Покой, забвение. Впрочем, память – хитрая бестия. Она кое-что сохраняет. Постепенно начинает складываться картина. Главное – делать свое дело. И тогда все наладится.
– Какое дело? Вы, кажется, поминали черта? Он – здесь?
– Черт? Он везде. Ты просто не увиливай. Работай. Иначе…
– Накажут?
– Зачем? – удивился старик. – Ты накажешь себя сам. И хотелось бы, чтобы нас наказывали, но это было бы слишком милосердно. Извини, мне пора заканчивать дозволенные речи. Привет Лике. Я как-нибудь загляну.
Слонимский залпом допил коньяк, встал и ушел в стену.
– Какую работу?! Вы не сказали…
Он растерянно огляделся. Во дворе Лика снимала жареное мясо с решетки, складывая на жестяной поднос. Нелька куда-то делась: наверное, ушла за посудой. Разбежавшись, он прыгнул через подоконник, как мальчишка.
– Лика!
– Я тебя уж заждалась, – ответила она.
И стало ясно: помнит, все понимает, простила…
Он бросился к ней, обнял, прижал к себе. Они стояли долго-долго, и близкая ночь медлила, глядя на этих двоих. Наконец она высвободилась: осторожно, чтобы не обидеть его.
– Садись ужинать. Мясо стынет. Голодный, небось?
– Не то слово! – преувеличенно бодро кивнул он.
И они уселись в плетеные кресла, занявшись мясом, вкусным до умопомрачения, поглядывая друг на друга, а потом Лика вдруг прыснула – наверное, у него был очень смешной вид – и оба начали хохотать, долго, взахлеб, едва сумев остановиться. В ту же секунду оба поняли, что наелись до отвала, что им надо сказать друг другу очень много, прямо сейчас…
Только никто не знал, с чего начать.
– Тебе Игорь Федорович привет передавал, – вспомнил он.
– Спасибо. Он ведь…
– Да, пять лет уже.
– Слушай, Нелька тебе тоже кланялась!
– Так ведь и она…
– Ага. Зимой, в автокатастрофе. С мужем.
– Земля пухом… – не подумав, сморозил он.
– Так ведь и мы, Вик…
– И мы…
Издалека, из такого далека, о котором и помыслить страшно, в тишину вторглась гитара. Ей вторил голос – знакомый, с легкой хрипотцой, пробирающий до самых… Что есть у души внутри?
…И понял я, дыша неровно:
Тянули мы не те концы,
Ковчег наш был ладьей Харона,
А мы – живые мертвецы…
– Не казни себя, Вик. Забудь.
– Не могу. Я и так почти ничего не помню. Забывать – в моем положении это непозволительная роскошь.
Когда мир стал таять, он не удивился.
И не испугался.
Приближение 5-е
РАБОТА
…но мы не плакали, поверьте,
Когда узнали эту весть…
– …Мне вас порекомендовали, как специалиста. Помогите! На вас единственная надежда!
Длинноволосый парень – он мысленно окрестил его "художником" – был лет на десять младше и на голову выше. Блуза-косоворотка, штаны из вельвета, пузыри на коленях. Умоляющий взгляд – сверху вниз, а кажется, что снизу вверх.
– Не волнуйтесь. Я сделаю все, что в моих силах.
– Она… Она ушла от меня!
– Куда?
– На улицу. К этому чудовищу! Скорее!
Они бежали через анфиладу залов. Фрески, роспись, мебель на львиных лапах. Позолота, бархат штор, бронза канделябров – настоящих, не таких, как на седьмом этаже "айсберга". Роскошь противоречила затрапезному облику парня.
"Так вот ты какой, внутренний мир," – с издевкой подумал он.
И запретил себе отвлекаться.
– Как ее зовут?
– Виолетта.
– Красивое имя. (Черт, какая банальность! ) Что с вами произошло?
– Я… мы… Мы оказались в странном месте.
– Здесь?
– Нет. Мы ничего не помнили. Кажется, был пожар. Горел дом, мастерская, картины. Мои картины!
"Надо же! Угадал насчет художника…"
– Я крикнул ей: беги! – а сам стал снимать картины со стен. Надо было вынести их на улицу. Я и подумать не мог…
– Она сгорела?
– Задохнулась. Там было очень много дыма. Я не знал! Я выносил картины… Правда, они все равно сгорели. Вот, осталась одна…
Художник в отчаянии тряс холстом, свернутым в трубку.
– Я себе не прощу! Картины… Пропади они пропадом!
Сейчас они неслись длинным коридором. Под ногами скрипел паркет. Из боковой двери выскользнула молодая женщина в платье, открывавшем плечи и спину. В ее прическе белел венчик лилии. Женщина улыбнулась им – и с разочарованием вздохнула, когда они промчались мимо.
За стеной пели:
– Выходят дамы из галерей,
Неся в волосах цветы.
А он никогда не увидит Эль-Рей –
И не увидишь ты…
«Ну, это мы еще посмотрим!» – с веселой злостью подумал он.
Темная лестница. Крутые ступени, ледяной чугун перил. Дверь на улицу взвизгнула, жалуясь на судьбу. Он сразу увидел Виолетту. Миниатюрная брюнетка зябко куталась в плащ. Шляпка с легкомысленной вуалеткой оставляла лицо в тени. На мгновение показалось: перед ним – Лика. Сердце зашлось, кровь ударила в виски; и – отпустило.
Нет, не она. Даже не похожа.
Спутник, стоявший рядом с Виолеттой, выглядел персонажем безумного карнавала. Ребристая "кираса" из папье-маше, рельефно выступают белые ребра; маска-череп закрыла лицо. Черные с серебром лосины, ботфорты со шпорами, плащ до земли. Не слишком высокий, спутник казался огромным.
