Была историяс конными арбалетчиками у Перумова. Все, кому не лень, сообщили миру, что это ляп. Потом выяснилось, что конные арбалетчики существовали в реальности. Более того, одна наша знакомая (прекрасная наездница и неплохой стрелок) провела эксперимент, успешно отстрелявшись с лошади из арбалета. Была история с палашом у Пехова – знатоки утверждали, что «ленивым ударом» палаша нельзя расколоть человеку череп. Доказывали долго, упорно, с выкладками и ссылками на источники. Сказать по правде, мы палашей перевидали всяких – кавалерийских, артиллеристских, пехотных, офицерских. И в руках подержали.
Можно расколоть, поверьте на слово!
Похожий случай был лично с нами,в Питере, в первой половине 90-х. Редактор согласовывал правки в повести «Страх» и докопался до эпизода, когда человеку разваливают голову ударом матросского тесака. «Не может быть! Меч – еще ладно…» Наш приятель Игорь Солунский, неплохо разбирающийся в холодном оружии, немедленно заявил: «Дайте, дайте мне тесак! Я продемонстрирую… Нет тесака?» И тут он увидел большущий кухонный нож. «Ладно, сойдет!»
Редактор мигом перестал настаивать на правке.
С тем же редактором был еще один казус. В романе «Восставшие из рая» упоминался флигель при избе. «Не бывает у избы флигелей! Я архитектор, я знаю!» – заявил редактор. Мы засомневались. Вместе полезли в справочник – благо был под рукой – открываем, читаем: изба может иметь до 16-и (!) строений, включая флигеля (во множественном числе!).
Если угодно, вот пример не из фантастики. Один просвещенный читатель, прочитав роман Улицкой «Казус Кукоцкого», был крайне возмущен. В романе герой сложными путями во время Великой Отечественной войны достает где-то несколько ампул пенициллина, чтобы спасти в военном госпитале свою умирающую жену. Не может быть! Пенициллин в то время (это чистая правда) был только у американцев! – и это испортило читателю все впечатление от романа. Дамы и господа, Улицкая разбирается в медицине и знает, что во время Отечественной войны при помощи американского пенициллина были спасены кое-кто из наших генералов-адмиралов (и не был спасен Ватутин, если версия о запрете Сталина на использование импортного пенициллина для Ватутина верна). Но Улицкая переработала реалии войны так, как ей понадобилось – ведь книга-то художественная!
И снова дадим слово Анджею Сапковскому:
– Критик свое знает. Двуручный меч – это меч двуручный, кольчуга – кольчуга, арбалет – арбалет, конь – конь, сом – сом, а мыло – оно и есть мыло. <…> Критик всю свою жизнь сражался мечом, стрелял из арбалетов и тисовых луков, соскребал с сомов чешую и намыливался в самых различных жидкостях. Автор может ссылаться на фантастическую licentie poetica ad mortem usrandum (поэтическое право, пока до смерти не обделается (лат. )). Ежели критик окрестил его дурнем, то таковым он и останется во веки веков.
Господа критики! Очень вас прошу, отцепитесь вы наконец от Конана и Геральта! Испытайте силы в мейнстриме, вот там-то уйма неправдоподобных, бессмысленных, бумажных, кое-как слепленных героев! Докажите, что Робин Гуд ни за какие коврижки не смог бы расщепить торчащую в яблочке цели стрелу, а Зорро, хоть ты тресни, не вырезал бы рапирой своего инициала на штанах сержанта Гарсии. Заметьте также, до какой степени психологически фальшивой фигурой является рыбак Сантьяго. Ведь вместо одного большого марлина он мог бы – и даже обязан был – выловить весовой эквивалент маленьких скумбрий, благодаря чему, несомненно, избежал бы бессмысленных хлопот…
Остроумие пана Анджея, как всегда, на высоте. И все-таки: достоверность, как пересечение областей знаний читателя и писателя – чего не хватает? Какого третьего, важнейшего компонента недостает?
3. ТРЕТЬИМ БУДЕШЬ?
Достоверность – это пересечение не двух, а трех областей. Это круг знаний автора, круг знаний читателя (критика) – и комплекс художественных задач, которые ставил автор при работе над книгой. О последнем факторе забывают и совершенно его не учитывают. А ведь это разница, скажем, между бытовой фотографией, художественной фотографией и живописной картиной. Мы же не удивляемся, что на батальном полотне все изображено не так, как на фото в дембельском альбоме. Эль Греко обожал удлиненные тела со слегка искаженными пропорциями. А что уж говорить о кубизме Пикассо и сюрреализме Дали?
Это художественный прием. Именно художественным задачам подчиняется весь материал книги. Соответственно, достоверность техническая, историческая и т. д. играет второстепенную, подчиненную роль, в то время как «первую скрипку» играет ХУДОЖЕСТВЕННАЯ достоверность.
Для примера возьмем повесть Гоголя «Тарас Бульба». Исходя из текста, вес Тараса составлял двадцать пудов – что-то около трехсот двадцати семи килограммов! При таких габаритах бравый полковник скакал на коне и рубил саблей! Если ограничиться сугубым реализмом, это весьма проблематично. А длиннейшие предсмертные монологи казаков, которые реальный умирающий человек никогда не сумеет произнести? А батальные нестыковки во время осады польского города? А проблемы исторических реалий? Кто угодно, оперируя здравым смыслом, легко найдет в повести кучу нестыковок.
Но!
«Тарас Бульба» – эпическое полотно. Эпос с героическим размахом. Гоголь это подчеркивает и «нереальным» весом Бульбы (богатырь должен быть невозможно огромен!), и пафосными монологами, и дуэтом Тарас-Андрий… «Рустам и Сухраб», «Илья Муромец и Подсокольник», «я тебя породил, я тебя и убью» – убийство сына-богатыря, предавшего родину, отцом-богатырем во время решающего боя. Художественная задача диктует эпический склад текста. Гиперболы, гротеск, «богатырство»… Можно ли это исправить? Можно. Согласовать с реалиями? Запросто. Но сразу пропадет эпичность и былинность. Не будет той мощи, того воздействия, которое имеет «Тарас Бульба».
Возьмем «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого. Сотня нестыковок и «ляпов». Раненый летчик Мересьев притворился мертвым, медведь его понюхал и не учуял, что он живой. По запаху, значит, не различил. Когтем цапнул за комбинезон и не смог прорвать. А Мересьев завалил медведя двумя выстрелами из «ТТ», калибра 7,62. Как летчик раздевал обледенелый труп немца – это отдельная история, если без лома и топора…
Ну и что?
Художественная правда «Повести о настоящем человеке» – героизация поступка. Снова эпос, выраженный в поставленной задаче. И задача книги успешно выполнена – множество читателей восхищались подвигом Мересьева, пытались строить свою жизнь «под героя», быть такими, как он. Калеки понимали, что жизнь продолжается. Сдавшиеся выпрямляли спину. А есть ли способ вывернуть карманы замерзшему трупу – дело десятое в данном случае. Можно ли верно описать биографию Мересьева, взяв факты жизни прототипа? Да, конечно. Будет ли читатель восхищаться подвигом и стремиться к героическим поступкам? Не факт. Лично мы, читая в юности «Повесть о настоящем человеке», восхищались летчиком. И меньше всего задумывались о медведях и «ТТ». Художественная задача «Повести…» выше соответствия бытовому правдоподобию.
Еще пример, из комментариев к роману «Одиссей, сын Лаэрта»:
