2. МАЛЕНЬКИЙ, ОЧЕНЬ МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК
Да, все мы выросли из «Шинели» Гоголя. Вот он, маленький человек Акакий Акакиевич Башмачкин. Кто читал «Шинель» Гоголя, а не только слышал о ней на уроках литературы в очень средней школе, тот вспомнит, что в финале повести Акакий Акакиевич поднимается над статусом вечно униженного ничтожества. Да, он это делает после смерти – фантастический прием, гротеск, метафора. Но Бащмачкин становится грозой города, он сдирает шинели с прохожих! Он генерала напугал!..
Почему, если мы выросли из "Шинели", то обязательно из первой части повести?
Ольга Славникова говорит в интервью:
"Недавно к гоголевскому фестивалю я написала ремейк “Шинели” – рассказ “Shanel № 5” . И вдруг поняла, насколько пОшло истолкование трагедии Башмачкина как трагедии маленького человека. Не было этого у Гоголя! Идеология маленького человека появилась потом, как откат от совка. Жизнь и злоключения частного лица: выпили-закусили, жена бросила, на кухне тараканы. Сужение масштаба личности литературного героя привело к тому, что все важное отдано массовой литературе в игрушки. А массовый автор с удовольствием опошлит то, что было сделано до него. И заработает на этом денег. "
В целом Славникова права: "массовый автор" с удовольствием опошлит хоть Гоголя, хоть Гомера, хоть Славникову. И денег заработает, да. Но речь о другом – почему же "отдана в игрушки"?
В современной прозе сильный, яркий герой практически исчез. Вымер за ненадобностью, как динозавр. Масштаб героя сдулся. Пафос считается недостатком. Мейнстрим отказался от мощных страстей, могучих личностей и сильных порывов, оставив в качестве героя мелкого человечка, в качестве страстей – войну с тараканами на кухне, в качестве жизненно важной проблемы – чирей на правой ягодице… Но куда-то же это должно было деться, ведь природа не терпит пустоты! Фантастика сопротивляется. Ключевое слово здесь: глагол "сопротивляется"! Фантастика – один из редких заповедников, где сохранились деятельный герои и сильные чувства. Масштабные личности, рвущие душу в клочья страсти, над которыми посмеивается эстет-читатель, добровольно кастрировавший свою собственную душу, нашли прибежище в фантастике.
Стоит ли удивляться, что, сопротивляясь "умалению бытия", фантастика ухватилась именно за эти акценты? Смешной космический десантник Петров, спасающий Галактику – это попытка возразить. Потому что читатель устал от мелких людишек. Ему дают в телевизоре в качестве гламурных Гераклов поток ничтожных личностей. Читатель утомился от страстишек величиной с половину мизинца. Он инстинктивно хочет калорийной пищи. А его держат на диете. Ты мелок, говорят ему. Ты жалок. И таким пребудешь вовеки. Нет, отвечает фантастика. Нет и еще раз нет. И если двое мужчин обнимаются, то они не обязательно гомосексуалисты.
Это могут быть два друга после долгой разлуки.
Разумеется, зазнаваться: "Да, да, мы – наследники Гомера!.. " – не стоит. Звучит это, мягко говоря, не слишком убедительно, а сакраментальный призыв "Писать лучше надо!" – никто не отменял. Герои в фантастике зачастую карикатурны и однобоки, бушующие на страницах великие страсти местами наивны, местами слабо мотивированы. Все так. И все же, все же – большинство фантастов, каждый в меру своего дарования, возделывает эту ниву, напоминая читателю: не перевелись еще в литературе дружба и любовь. Честь и отвага. Милосердие и самопожертвование. Они есть, рядом с нами, в нас…
Мелкий человек надоел. Утомил. Хочется посмотреть на человека во всем его величии.
Скептики улыбаются. Нежась в цинизме, как в теплой ванне, скептики забыли, что если бы всего этого не было – не было бы и ванны для их уютного скепсиса.
3. ВЫВОД ЧИТАТЕЛЯ ЗА СКОБКИ
Еще одна цитата из интервью Ольги Славниковой:
Ю. Р. : А серьезная литература оставила себе поиски в области формы, пошла куда-то туда, куда читатель за ней просто не пойдет.
О. С. : Что ты все: читатель, читатель… Да все равно, пойдет он или не пойдет! Не хочет, пускай не идет.
Ю. Р. : Разве существует писатель без читателя?
О. С. : Существует, конечно. Читатель – это третий. Диалог идет между писателем и мирозданием, а читатель только присутствует. Если, конечно, хочет. Или не присутствует. Это его дело.
Хочется, чтобы с мирозданием. Это возвышает. И местами это правда, сколько ни смейтесь. Только что же это за мироздание, которое не включает в себя читателя? Куда он делся? Неужели просто присутствует, как бедный родственник при оглашении завещания? Знавали мы театральных режиссеров с такими же декларациями. Я, мол, ставлю спектакль для вечности, а зритель – дело третье. Как правило, именно эти режиссеры перед премьерой тайком пробирались в зал и пальчиком пересчитывали зрителей.
По формуле одного из столпов французского романтизма Алоизиуса Бертрана, писатель должен отдать свой талант на благо отчизне, которая, в свою очередь, должна его полностью содержать. Предшественники нынешних "романтиков" так и поступали. Некоторых содержала "отчизна" в виде государственных структур, иных – диссидентские фонды. Потом обстоятельства изменились, государственные фонды урезали, и романтики начали обращаться к различным "капитанам грантам". Именно они финансируют могучие журналы тиражом в 300 экземпляров и прочую нетленку. У мироздания есть фамилия и номер чековой книжки. Кстати, нарочитое пренебрежение читателем – обратная сторона медали, когда наши коллеги начинают меряться тиражами. Инь и ян, близнецы-братья, и сходства между ними больше, чем антагонизма.
Тем не менее, большинство писателей-фантастов все-таки включают читателя в свое мироздание. Говорят с ним, пишут – напрямую или опосредованно – для него. Поймите это правильно: писатель пишет для себя, из вечной потребности творить – и в то же время для него, читателя, собеседника. Такая вот двойственность процесса. Такое вот мироздание. Можно, конечно сказать: ах, они быдло, они для лохов пишут, для "офисного планктона". Но, извините, а в зеркало посмотреть? А классиков перечитать? У того же Шекспира и с вечностью все в порядке, и со зрителем.
Приятно стать в позу: меня читатель не интересует. Но в театре есть сверхзадача спектакля – результат, какого я хочу добиться от зрителя посредством спектакля. Спектакль как инструмент, зритель как объект воздействия, идея спектакля как основная цель воздействия. Надо, чтобы зритель вышел со спектакля ИЗМЕНИВШИМСЯ. Каким образом – вот это и формулирует сверхзадача. В книге то же самое – читатель как часть действия.
Иначе… Писатель глухой ночью заканчивает произведение. И чтобы на него соседи не донесли, берет текст, гладит его трепетной ладошкой, запаковывает в большую жестяную коробку, обвязывает скотчем, идет в сад и закапывает на глубину в два метра!
Вот это правильный подход к творчеству.
Нет, возражает эстет, это неправильный подход. Нужно написать текст, прочитать его шепотом, погладить и… сжечь! Знаете, это суицидный вариант. Верующие люди сказали бы, что это голос сатаны: мы должны уничтожать, а не творить. Нам кажется, что фантастика в данном случае ближе к природе человека и человеческому взгляду на жизнь.
