Они вышли на противоположный берег и быстро вытерлись носовыми платками. Потом оделись и двинулись дальше. Через несколько минут Штайнер остановился.
– Ну, теперь мы уже в другой стране, – сказал он.
В свете луны его глаза казались светлыми и почти стеклянными. Он посмотрел на Керна:
– Разве здесь деревья растут по-другому? Разве ветер дует по-другому? Разве здесь не те же звезды? Разве люди здесь умирают по-другому?
– Все это так, – ответил Керн. – Но тем не менее я себя чувствую здесь по-другому.
Они отыскали себе местечко под старым буком, где были защищены от посторонних глаз.
Перед ними простирался луг, полого спускавшийся вниз. Вдали мерцали огоньки словацкой деревни. Штайнер развязал свой рюкзак, чтобы достать сигареты. При этом взгляд его упал на чемодан Керна:
– Я решил, что рюкзак практичнее, чем чемодан. Он не так бросается в глаза. Тебя принимают за безобидного путешественника.
– Рюкзаки тоже проверяют, – ответил Керн. – Проверяют все, что несет в себе следы бедности. Было бы лучше всего, если б у тебя была автомашина.
Они закурили.
– Через час я пойду назад, – сказал Штайнер. – А ты?
– Я попытаюсь добраться до Праги. Там полиция добрее. Там легко получить на несколько дней вид на жительство. Ну, а потом будет видно. Может, я найду отца, и он мне поможет. Я слыхал, что он там.
– Ты знаешь, где он живет?
– Нет.
– У тебя много денег?
– Двенадцать шиллингов.
Штайнер порылся в кармане куртки.
– Вот, возьми еще. Этого хватит до Праги.
Керн поднял глаза.
– Бери, бери, – повторил Штайнер. – У меня есть еще.
Он показал несколько бумажек. В тени дерева Керн не рассмотрел, какого они достоинства. Минуту он колебался. Потом взял.
– Спасибо, – сказал он.
Штайнер ничего не ответил. Он курил. Каждый раз, как он затягивался, сигарета вспыхивала и освещала его лицо.
– Собственно, почему ты бродяжничаешь? – нерешительно спросил Керн. – Ты же не еврей?
Штайнер мгновение молчал.
– Нет, я не еврей, – наконец сказал он.
В кустах позади них что-то зашуршало. Керн вскочил.
– Заяц или кролик, – сказал Штайнер. Потом он повернулся к Керну. – А ты подумай об этом, мальчик, в минуты отчаяния. Ты – на чужбине, твой отец
– на чужбине, твоя мать – на чужбине; я – на чужбине, а моя жена – в Германии. И я ничего о ней не знаю.
Позади них снова зашуршало. Штайнер загасил сигарету и прислонился к стволу бука. Поднялся ветер. Над горизонтом висела луна. Луна, белая, как мел, и беспощадная, как и в ту последнюю ночь…
После бегства из концентрационного лагеря Штайнер неделю прятался у своего друга. Он сидел в запертой каморке под крышей, всегда готовый скрыться через чердак, если услышит подозрительный шум. Ночью товарищ принес ему хлеб, консервы и бутылки с водой. На другую ночь принес книги. Штайнер читал целыми днями, чтобы отвлечься от мыслей. Ему нельзя было зажигать света и курить. Нужду он справлял в горшок, который был спрятан в картонной коробке. По ночам товарищ относил его вниз и возвращал снова. Они были так осторожны, что почти не решались говорить, даже шептаться: служанки, спящие в соседней комнате, могли их услышать и выдать.
– Мария знает обо мне? – спросил Штайнер в первую ночь.
– Нет. За ее домом следят.
– С ней ничего не случилось?
Товарищ покачал головой и ушел.
Штайнер спрашивал об этом постоянно. Каждую ночь. На четвертую ночь его друг, наконец, сказал ему, что видел ее. Теперь она знает, где он. Он смог ей это шепнуть. Завтра он снова ее увидит, в толпе на рынке. Следующий день Штайнер провел за составлением письма, которое собирался передать через товарища. Вечером он его разорвал. Он не знал: может быть, за ними наблюдали. Поэтому вечером он попросил товарища не встречаться с Марией. Штайнер провел в каморке еще три ночи. Наконец пришел товарищ с деньгами, билетом на поезд и костюмом. Штайнер подрезал волосы и выкрасил их перекисью водорода. Потом сбрил усы. В первой половине дня он покинул убежище. На нем была спецовка монтера, в руках он держал ящик с инструментами. Он должен был тотчас же уехать из города, но у него не хватило на это силы воли. Два года он не видел своей жены. Он отправился на рынок. Через час пришла она. Он задрожал. Она прошла мимо него, не взглянув в его сторону. Он пошел за ней; подойдя к ней вплотную, он прошептал:
– Не оглядывайся. Это я. Иди дальше. Иди дальше.
Ее плечи вздрогнули, она запрокинула голову назад и пошла дальше. Но было видно, что она прислушивается к каждому шороху позади нее.
– С тобой что-нибудь делали? – спросил голос.
Она покачала головой.
– За тобой наблюдают?
Она кивнула.
– И сейчас?
Она помедлила с ответом. Потом покачала головой.
– Я сейчас уезжаю. Попытаюсь уехать из Германии. Я не смогу тебе писать. Это опасно для тебя.
Она кивнула.
– Ты должна развестись со мной. Завтра пойдешь я «кажешь, что хочешь развестись со мной из-за взглядов. Раньше ты о них ничего не знала. Поняла?
Голова Марии не пошевельнулась. Она продолжала идти дальше.
– Пойми меня, – прошептал Штайнер. – Это лишь для того, чтобы ты была в безопасности. Я сойду с ума, если они с тобой что-нибудь сделают. Ты должна потребовать развода, тогда они оставят тебя в покое.
Жена не отвечала.
– Я люблю тебя, Мария, – тихо, сквозь зубы, сказал Штайнер, и глаза его заблестели от волнения. – Я люблю тебя и не уеду, пока ты мне не пообещаешь этого. Я вернусь, если ты пообещаешь. Понимаешь?
Прошла целая вечность; наконец ему показалось, что она кивнула.
– Ты обещаешь мне это?
Жена нерешительно кивнула. Ее плечи опустились.
– Сейчас я заверну и пойду по ряду справа, ты обойди слева и иди мне навстречу. Ничего не говори, ничего не предпринимай! Я хочу взглянуть на тебя еще раз. Потом я уйду. Если ты ничего обо мне не услышишь, значит, я в безопасности.
Жена кивнула и ускорила шаг.
Штайнер завернул и пошел вправо, по верхнему ряду. Это был мясной ряд. Женщины с корзинами торговались у лотков. Мясо отливало на солнце кровавыми и белыми тонами. Мясники зазывали покупателей… И внезапно все исчезло. Грубые удары мясников, рубящих окорока на деревянных чурбанах, превратились в нежнейшие звуки, словно кто-то играл на музыкальном инструменте. А потом он почувствовал ветер, свободу, увидел лужайку, хлебное поле, любимую походку и любимое лицо. Глаза жены были сосредоточенны, в них можно было прочесть все: и боль, и счастье, и любовь, и разлуку, и жизнь под угрозой, – милые дикие, глаза.
