Полуоглушенный киммериец едва удержался в седле. Смуглокожий великан рвал узду то вправо, то влево, пока конь с диким ржанием не завалился на песок, пропитанный кровью, усеянный чьими-то внутренностями.
Только сверхчеловеческая ловкость спасла всадника. В последний момент он выпрыгнул из седла и отпрянул от лошади и обезумевшего принца. Кутаман с ревом бросился на него. В горячке боя киммериец не запомнил, как именно он убил этого человека. Помнил только, что камень в руке стигийца вновь и вновь обрушивался на шлем, так что искры сыпались из глаз, а Конан вновь и вновь всаживал кинжал в невероятно живучее тело.
Наконец он попятился от изуродованного трупа, остановился и осмотрелся. От гребня до гребня сплошным красным ковром лежали тела. А внизу, в пустыне, еще продолжалось побоище. Уцелевшие враги добрались до своих коней и стремглав помчались прочь. Их преследовали, но стало ясно, что большинство спасется. Конан был потрясен, увидев, как мало у него осталось людей.
Вдруг чудовищный вопль перекрыл шум резни. По устью ущелья, к ее горловине, неслась колесница, высоко подпрыгивая над трупами. И не кони были в нее впряжены, а громадная, похожая на верблюда черная тварь. Возница — чудовищная человекообезьяна — неистово хлестал бичом, а седоком был Наток в развевающемся на ветру одеянии.
С порывом жгучего ветра пустыни колесница взлетела по усеянному телами склону. Она неслась прямо к шатру, где осталась всеми забытая Ясмела. Даже ее стража в горячке боя унеслась преследовать врагов. Конан похолодел, услышав пронзительный женский крик. Длинная, костлявая рука Натока схватила девушку и втащила в колесницу, а затем адская повозка развернулась и помчалась обратно в пустыню. И никто не посмел бросить копье или пустить стрелу, рискуя попасть в Ясмелу, которая извивалась в объятиях колдуна.
Только Конан, оказавшийся почти на пути Натока, с яростным ревом бросился наперерез. Но не успел он поднять меч, как передние ноги черной твари ударили его в грудь с невероятной силой, и он кувырком отлетел на несколько шагов. Колесница с грохотом проехала мимо, крик Ясмелы призрачным эхом отдался в его оглушенном мозгу.
Но уже в следующую секунду Конан снова оказался на ногах, с проклятием поймал узду ближайшей осиротевшей лошади. Птицей взлетев в седло, он во весь опор понесся вслед за чародеем и его пленницей. Подобно смерчу, пересек он опустевший вражеский лагерь. Он устремился в пустыню, минуя отряды своих воинов, не обращая внимания на удирающих в панике врагов.
Долго колесница мчалась в глубь пустыни, и долго преследовал ее киммериец. И вот уже зашатался от изнеможения конь под ним. Кругом лежали пески, купаясь в пламенной роскоши южного солнца. Впереди появились древние руины, и вдруг возница с нечеловеческим визгом рванул на себя вожжи, и верблюд взвился на дыбы, а Наток с девушкой вылетели из колесницы. На глазах у потрясенного Конана произошла чудовищная метаморфоза: из спины черной твари, уже ничем не напоминавшей верблюда, выпростались гигантские кожистые крылья, и она взмыла в небеса, унося с собой сгусток ослепительного огня, в котором что-то радостно лопотала человекообразная обезьяна. Миг — и они исчезли, как жуткое видение из дурного сна.
Наток вскочил на ноги, бросил злобный взгляд на своего преследователя, приближавшегося с обнаженным клинком. Сразиться с ним чародей не рискнул — схватив лишившуюся чувств девушку в охапку, бросился в руины.
Конан спрыгнул с коня и побежал вдогонку. Вскоре он очутился в зале, заполненном неестественным, вызывающим дрожь светом, хотя снаружи уже сгущались сумерки. На черном нефритовом алтаре лежала Ясмела, ее обнаженное тело отсвечивало, как слоновая кость. Одежды принцессы валялись на полу — они были сорваны чародеем в страшной спешке. Наток повернулся на звук шагов киммерийца.
Колдун оказался невероятно высок и тощ и укутан в черные с зеленым отливом шелка. Он откинул вуаль с лица, и Конан увидел черты, знакомые ему по зугитской монете.
— Вон отсюда, пес! Беги, если жизнь дорога! — Голос его походил на шипение исполинской змеи.— Я Туграхотан! Я тысячи лет пролежал на этом одре, дожидаясь пробуждения. Искусство моих жрецов спасло меня от варваров, но оно же заставило меня томиться в бездействии. Но я знал, однажды в мою усыпальницу проникнет хитроумный вор и освободит меня. Так и случилось, в награду этот несчастный умер так, как никто не умирал за тридцать веков! Жалкий глупец! Ты видел, как бежало мое войско с поля сражения, видел, как предали меня мои адские рабы. И ты думаешь, что победил? Как бы не так! Я — Туграхотан, и я буду владычествовать над этим миром, презрев его беспомощных божков. Снова пустыня заполнится преданными мне людьми, снова демоны пойдут ко мне в услужение, и на сей раз я не совершу глупой ошибки! Не позволю вожделению к женщине ослабить мои чары! Она теперь моя, и я выпью ее душу и стану непобедим. А ты, дерзкий щенок, дорого заплатишь, встав на пути будущего владыки мира!
Он швырнул свой посох к ногам Конана, и тот отпрянул, с губ сорвалось проклятие: посох вдруг ожил, стал изгибаться, корчиться, и вот на полу перед киммерийцем шипит кобра с развернутым капюшоном. Конан взмахнул мечом, у его ног остались лежать лишь два куска посоха из черного дерева.
Туграхотан расхохотался и поднял что-то с пола. На этот раз — никаких фокусов, на голой ладони колдуна изготовился к нападению огромный черный скорпион, самое ядовитое насекомое пустыни. Один укол его шипастого хвоста — и жертву уже ничто не спасет.
Секунду Конан медлил в нерешительности. Затем бросил меч, как копье.
Чего-чего, а этого Туграхотан явно не ждал. Он не успел отпрыгнуть или отклониться, клинок пронзил ему грудь под сердцем и вышел из-под лопатки. Чародей захрипел и повалился, раздавив в кулаке ядовитую тварь.
А варвар поспешил к ложу, чтобы поднять окровавленными руками Ясмелу. Она судорожно обвила руками его шею в кольчуге и заплакала в истерике.
— Кром! — воскликнул он.— Нашла время распускать нюни, крошка! Пусти-ка меня. Сегодня полегло пятьдесят тысяч человек, и у меня еще уйма работы…
— Нет! — пролепетала она сквозь рыдания, прижимаясь к нему изо всех сил.— Я не отпущу тебя, ты мой! А я твоя, ты меня завоевал огнем, сталью и кровью! Пусть там, среди других людей, я буду принцессой Ясмелой, гордой и неприступной, а здесь я принадлежу тебе и себе. Нет, Конан, ты не уйдешь от меня.
Мгновение он колебался, в душе его бушевали страсти, в мозгу лихорадочно метались мысли. Неземной свет железной усыпальницы не погас со смертью колдуна, и в нем восхитительно сияла кожа девушки, блестели ее влюбленные, взволнованные глаза.
— Кром! — процедил Конан. — Дурак я буду, если откажусь от такого предложения.
И он с дикой страстью сжал в объятиях гибкий девичий стан.
Тени в лунном свете
© Перевод Г. Корчагина.
1
Стремительный натиск на высокий тростник. Грохот падения, пронзительное ржание. Рядом с умирающим конем, шатаясь, поднялся всадник — стройная девушка в сандалиях и подпоясанной тунике. Ее темные волосы падали на белые плечи, в глазах застыл ужас затравленного зверька. Она не смотрела ни на заросли тростника, окружающие небольшую прогалину, ни на синие воды, что плескались о низкий берег позади нее. Взгляд широко раскрытых глаз не отрывался от наездника, который пробился через стену тростника и спешился перед девушкой.
