Путь вскоре наскучил киммерийцу, череда округлых вершин и неглубоких лощин казалась бесконечной. Но в конце концов пират поднялся на холм, который, по-видимому, оказался самой высокой вершиной на острове, и застыл как вкопанный при виде блистающих зеленых стен и башен. Пока он не добрался до этого места, они, сливаясь с зеленью ландшафта, были совершенно незаметны для его зорких глаз.
Некоторое время киммериец стоял в нерешительности, лаская рукоять меча, затем, палимый любопытством, двинулся дальше и приблизился к высокой арке в стене между двух башен. Тихо, вокруг вроде бы ни души. Конан осторожно заглянул в арку и увидел небольшой двор, заросший сорной травой. Двор обнесен круглой стеной из полупрозрачного зеленого материала. Таких арок, как эта, в стене было еще несколько.
С мечом на изготовку Конан наугад выбрал одну из арок и, пройдя на цыпочках через нее, оказался в таком же точно дворе, как предыдущий. Над противоположной стеной он увидел шпили каких-то построек — очевидно, башен, но очень уж непривычной формы. Одна из этих башен врезалась во двор, где стоял Конан, в нее вела широкая лестница. Киммериец двинулся вверх по ступенькам, гадая, действительно ли все это с ним происходит наяву или он опьянен черным лотосом и грезит. Он поднялся по лестнице и очутился на огороженном каменными перилами выступе, а может быть, на балконе,— не разобрать, очень уж странная архитектура. Отсюда можно было различить детали построек, но они ему ничего не говорили.
По спине пробежал холодок при мысли, что эти башни не могли быть построены руками нормальных человеческих существ. В этой архитектуре прослеживались симметрия и система, но они были абсолютно чужды человеческому разуму. Разобраться в планировке городка — или замка? — не представлялось возможным, у Конана лишь сложилось впечатление, что он представляет собой огромное скопление дворов, преимущественно круглых; каждый двор окружен своей стеной, а в соседние из него можно проникнуть через арки. Дворы эти группировались вокруг расположенных в центре замка загадочных башен.
Конан повернулся спиной к башням и вздрогнул, съежился у парапета, до глубины души потрясенный увиденным.
Площадка, на которой он стоял, возвышалась над противоположной стеной, и Конану увидел соседний двор. Стена этого двора разительно отличалась от других, которые он успел здесь увидеть. Она не была гладкой. Ее пересекали длинные ряды выступов, усаженных какими-то странными гроздьями, разглядеть которые ему не удалось. Впрочем, в тот миг он не слишком внимательно смотрел на стену. Его взгляд привлекла к себе группа существ рядом с темно-зеленым бассейном в центре двора. Нагие существа были черны и человекоподобны, и самое низкое из них, если бы выпрямилось, оказалось бы выше Конана на две головы. Рослый пират с трудом достал бы ему до плеча.
Пожалуй, этих массивных существ можно даже назвать стройными, их мускулистые тела обладали непривычной человеческому оку грацией и красотой. Но даже с такого расстояния Конан рассмотрел нечто демоническое в их лицах.
В центре этой группы стоял, съежившись от ужаса, обнаженный юноша, в котором Конан узнал юнгу с «Головореза». Значит, это он был пленником, которого несло по склону черное существо? Тогда Конан не слышал шума схватки, он и теперь не замечал крови или ран на лоснящейся коже великанов цвета эбенового дерева. Скорее всего, несчастный юнга забрел слишком далеко от берега и от своих товарищей, и его подстерег и схватил черный островитянин. Конан, за неимением лучшего определения, решил называть этих существ черными людьми, хотя инстинкти вно понимал, они — не люди в привычном смысле этого слова.
Расстояние было слишком велико, и звуки не достигали Конана. Черные люди обменивались друг с другом кивками и жестами, но создавалось впечатление, что они не обладают даром речи,— во всяком случае, их губы не шевелились. Один из них, сидя на корточках подле дрожащего от страха юнги, держал в руках какую-то вещицу, похожую на флейту или свирель. Он поднес ее к губам. Конан не услышал ни звука, но молодой зингарец услышал или почувствовал голос флейты. Он дрожал и корчился, точно в агонии. Спустя несколько мгновений в этих корчах появилась упорядоченность, движения стали ритмичными, дрожь переросла в ужасные содрогания всего тела. Юноша танцевал — так кобры танцуют под дудку факира. Но не было никакого пыла, радостного упоения, азарта в этой пляске, только ужас и отчаяние. От такого зрелища Конана пробрал озноб. Казалось, немая музыка впивается жестокими когтями в самые глубокие тайники души зингарца и с демонской жестокостью вырывает из него проявления затаенных пороков и страстей. Это были конвульсии непотребства и похоти, противоестественное извержение тайных вожделений. Это было желание без удовольствия, боль, сросшаяся с похотью в одно целое. Как будто на глазах у Конана с души несчастного паренька срывали один за другим покровы, и вот она осталась совсем нагой, и все ее мрачные, не знавшие света загадки разом оказались на поверхности.
Конан лицезрел, окаменев от ужаса и омерзения. К горлу подкатывала тошнота. Пускай он сам по натуре прост и даже примитивен, как лесной волк, но в странствиях своих он познакомился с извращенными тайнами отмирающих цивилизаций. Он бывал в городах Заморы, он знавал распутных женщин Шадизара — Города Воров. Однако сейчас он ощущал при; сутствие космического зла, по сравнению с которым обычная человеческая испорченность — не более чем невинный пустяк. Конан чувствовал присутствие мерзкой, уродливой ветви, вопреки воле природы взросшей на древе жизни и развившейся по законам, чуждым человеческому пониманию. Не ритмичная агония злосчастного юнги по трясла Конана, а исконная мерзость душ этих созданий, способных вызывать на свет божий пороки, что дремлют под спудом в глубинах человеческой души, и с удовольствием выставляющих напоказ то, на что не следовало бы даже намекать, то, о чем не следовало бы вспоминать даже мучительными ночами, когда бессонница перемежается кошмарами.
Внезапно черный истязатель положил флейту на землю и встал, возвысившись подобно каланче над дрожащим белым человечком. Гигант грубо схватил юнгу за шею и ноги, перевернул головой вниз и окунул в зеленый пруд. Конан увидел, как блеснула сквозь зелень воды белая кожа несчастного пирата. Долго черный исполин держал пленника под водой. Потом его сородичи вдруг зашевелились, и Конан поспешил укрыться за ограждением площадки.
Любопытство через некоторое время победило, и он осторожно высунул голову. Черные люди переходили под аркой в соседний двор. Один из них что-то ставил на выступ противоположной стены, и Конан узнал в нем великана, который мучил юнгу. Он был выше остальных, его голову венчал обруч с драгоценными камнями. Молодого зингарца нигде не было видно. Великан ушел следом за своими товарищами; Конан определил, что они выходят через ту самую арку, через которую он сам проник в этот ужасный замок, и направляются в ту сторону, откуда i фишел он. Никто из них не носил оружия, однако стало ясно, что они затеяли расправиться с экипажем «Головореза».
Надо было бы предупредить не подозревающих об опасности пиратов, но прежде Конан решил выяснить, чем закончилось для юнги его страшное приключение. Кругом стояла мертвая тишина, Конан пришел к выводу, что в этом скопище дворов и башен, кроме него, никого больше нет. Он бегом спустился по лестнице, пересек двор и прошел через ту же арку, через которую перед этим удалились черные люди. По пути он успел рассмотреть загадочные выступы на стене. Каждый из них был вытесан из цельного камня. На каждом стояли десятки небольших, не длиннее человеческой руки, статуэток, преимущественно серых оттенков. Все они изображали людей, и все были изваяны столь мастерски, что Конану удавалось разглядеть признаки различных рас — типичные черты жителей Зингары, Офира, Аргоса и Куша. Эти последние даже были черны, как настоящие кушиты. Странная тревога одолевала Конана, когда он разглядывал эти немые и слепые статуэтки — несомненно, точнейшие копии, хоть и уменьшенные, с оригиналов. Он потрогал некоторые из фигурок, но не сумел определить на ощупь, из какого вещества они изготовлены — похоже на окаменевшую кость. Но откуда бы взяться на этом острове запасам окаменелой кости, чтобы их хватило на такое множество изваяний?
