Вдруг тело этой «змеи» сотрясли конвульсии. Выгнув шею, она вскинулась почти во весь рост, затем упала и снова вздыбилась, тщетно и страшно — вот так же, тщетно и страшно, пытается встать человек с отрубленными конечностями.
Дикое завывание пиктов заставило содрогнуться саму ночь, и на меня, затаившегося в кустах, накатила тошнота. Теперь я понял суть этой мерзкой и жуткой церемонии. До меня уже доходили слухи о ней. С помощью черного первобытного колдовства, затаившегося с незапамятных времен в чреве этого девственного леса, шаман отомстил пленному врагу, переселив его душу в змеиное тело. И обезумевшие от крови пикты вопили при этом, точно демоны ада.
Жертвы корчились в агонии бок о бок, человек и рептилия, пока не сверкнул меч в руке шамана и не упали обе головы. И боги тому свидетели: если змеиное тулово только пару раз дернулось и застыло, то человеческое каталось, извивалось и билось — ну точь-в-точь обезглавленная змея!
Я же был охвачен смертельной слабостью и дурнотой, да и найдется ли на свете белый, способный хладнокровно глядеть на такую гнусную бесовщину? А дикари в боевой раскраске завывали, похабно жестикулировали над мертвецами, упивались их горьким роком. По мне, так это вовсе не люди, а подлые исчадия мира Тьмы, порожденные только для душегубства.
Шаман развернулся прыжком, и оказался лицом к полукругу воинов, и сорвал маску, и завыл по-волчьи. И я узнал это лицо, освещенное костром. Тотчас все страхи и отвращение были вытеснены буйным гневом, и вылетели из головы мысли об осторожности и даже о долге, что привел меня сюда. Ведь этот шаман — не кто-нибудь, а сам Тианога из племени южных ястребов. Это он сжег заживо сына Джона Гайтера, моего друга.
И я, обуреваемый ненавистью, действовал почти инстинктивно. Сорвал с плеча лук, наложил стрелу и выпустил ее, и все это — в один миг. Не слишком ярко горел костер, зато до цели было рукой подать, к тому же мы, жители Западной Марки, вырастаем под звон тетивы. Старый Тианога лишь мяукнул по-кошачьи да пал навзничь, а прочие взвыли от изумления при виде дрожащего над его грудью древка. Круто развернулся долговязый воин, и я в первый раз смог увидеть его лицо. Клянусь Митрой, это было лицо белого человека!
Пораженный до глубины души, я даже оцепенел на несколько мгновений. А вот пикты времени не теряли. Сорвались с места, быстрые и гибкие, как пантеры, кинулись в лес ловить вражьего стрелка.
И успели достигнуть первых кустов, прежде чем я разорвал путы страха и изумления, вскочил и пустился наутек, пригибаясь под ветвями и огибая стволы. В такой кромешной мгле только инстинкт спасал от столкновений с препятствиями. Но зато пикты не смогут напасть на след, им тоже придется действовать наугад.
Спеша на север, я вдруг услышал завывания позади — от столь чудовищных, полных кровожадной злобы воплей любая душа уйдет в пятки. Все ясно: дикари выдернули из труди шамана стрелу и поняли, что она сделана рукой белого человека. И лютая ненависть ко мне только добавит сил преследователям.
Я бежал, и сердце колотилось от страха и напряжения; в глазах еще стояли картины разыгравшегося на поляне кошмара. И этот белый человек, хайбориец, — он держался не как пленник, а как почетный гость. Ему оставили оружие — я успел заметить нож и топорик на поясе. Неужели возможна подобная мерзость? Не привиделось ли мне все это действо? Еще ни разу не дозволялось белому смотреть на танец меняющейся змеи. Это мог сделать лишь пленник, как тот несчастный из племени воронов, или шпион вроде меня.
Как понимать случившееся? Что оно сулит моему народу? Помимо страха меня обуревали самые дурные предчувствия.
Они-то и заставили почти забыть о благоразумии. Осторожность уступила спешке; будь иначе, я бы не налетел на то проклятое дерево! Если бы не шум, ближайший пикт пробежал бы мимо, не увидел бы меня в черной ночи.
Позади меня больше не орали дикари, но я знал: пикты охотятся, точно волки с горящими глазами. Они растянулись в длинную дугу и прочесывают лес. Мой след пока не взяли, потому и молчат. Такой у них обычай — преследовать добычу без единого звука, пока она не окажется вблизи, в одном верном рывке.
Воин, услышавший звуки моего бегства, либо охотился в одиночку, либо оторвался от шайки, забежав далеко вперед. Возможно, он и вовсе не участвовал в погоне, а просто сторожил здесь, чтобы на его приятелей не напали с севера.
Как бы там ни было, он услышал, как я приближаюсь бегом, и ринулся на меня в непроглядной мгле, как сущий демон. Но его выдал слабый топот босых ног, и я успел резко повернуться навстречу.
Ночью пикты видят как кошки, и не могло быть сомнений: я обнаружен врагом. Но одно дело — обнаружить, и другое — хорошо разглядеть; дикарю я казался черным пятном. Занесенный им нож встретился с выброшенным навстречу топором; миг спустя мой собственный нож вошел в грудь врага, и от лиственного свода отразился смертный вопль — точно клич самого рока.
Ему вторил свирепый рев на юге. Преследователи совсем близко, в нескольких сотнях шагов. Теперь они точно знают, где добыча, и мчатся по лесу, высунув по-волчьи языки.
Я припустил что было духу, жертвуя всякой осторожностью ради быстроты и полагаясь наудачу. Авось не налечу в потемках на дерево, не раскрою себе череп.
Но вдруг деревья расступились, исчезли кусты. Не свет ли забрезжил меж ветвями там, впереди? Да, это луна, на небе слегка убавилось туч.
Я мчался по этому редкому лесу, как проклятая душа, травимая демонами на адской охоте. Вопли позади звучали все громче и громче, кровожадные твари уже ликовали. И вдруг ослабли крики, торжество сменилось гневом и досадой — еще бы, ни один пикт не сравнится в беге без препятствий с белым воином из Западной Марки.
Правда, пикты могли быть и впереди — как одиночки-разведчики, так и военные отряды. Но повезло — размалеванные призраки не бросались на меня из теней. Наконец я продрался через кусты к ручью и увидел впереди меж деревьев свет. Это могла быть только крепостца Кваньяра, самый северный аванпост Шохиры.
Глава 2
Прежде чем продолжать эту хронику кровавых лет, наверное, надо рассказать о себе и объяснить, почему я в одиночку отправился в Дебри пиктов.
Меня зовут Гэлт, сын Хагара. Я родился в провинции Конаджохара. Когда мне было десять, пикты прорвались за Черную реку, и обрушились на крепость Тусцелан, и убили там всех до одного, и очистили провинцию от поселенцев, изгнав их на восток, за Громовую реку. Конаджохара снова приросла к пустошам, населенным только дикими зверьми и людьми. Ее бывшие жители разбрелись по Западной Марке и осели в Шошире, Каунаваге и Орискавни, но многие, в их числе моя семья, подались на юг и нашли пристанище на реке Боевой Конь, возле крепости Тандары. Позже к ним добавился люд из старых провинций, где случился переизбыток населения; и вот возник край под названием вольная провинция Тандара, отличавшийся от других, расположенных восточнее болот. Те земли достались от королевских щедрот самым родовитым дворянам и под властью этих дворян обустраивались и заселялись. Совсем другая судьба у Тандары, ее свободные поселенцы отвоевали у чащоб без содействия аквилонской знати. Мы не платили податей никаким баронам. Никто из самых родовитых дворян не ставил над нами управляющих, мы их выбирали сами, из своей среды, и эти управляющие отвечали только перед королем. Мы собственными руками возводили крепости и этими же руками их защищали. И в дни войны, и в дни мира мы обходились своими силами. Видит бог, мирных дней на нашу долю выпало немного, ибо не утихала распря между нами и свирепыми соседями — пантерой, аллигатором и другими пиктскими кланами.
