— Ерунда какая-то, — пробормотала я. — Мало ли какую чушь несут подростки в четырнадцать лет! В конце концов, у всех у нас позади комсомольская юность. Не могла она испугаться из-за такой чепухи!
— Еще как испугалась! — заверил Генрих. — Вера Ивановна рассказала мне о вашем вчерашнем визите. После вашего ухода Жердочкина дрожала, как осиновый лист. Бросилась кому-то звонить, плотно закрыв за собой дверь. А потом строго-настрого запретила Вере Ивановне впускать тебя и отвечать на вопросы о хозяйкиной карьере. Даже к телефону подходить не велела.
Я помотала головой.
— Ничего не понимаю.
— А я, кажется, понимаю, — сказал Леша. — Когда Жердочкина тебя увидела, в первую минуту она испугалась от неожиданности — просто потому, что ты знаешь о ней нечто такое, о чем она не хотела бы вспоминать. А ты, заметив ее испуг, повела себя агрессивно да еще пристала с расспросами о карьере. Допустим, ты узнала, что она перекрасилась в демократку и лезет в Думу, и, кто тебя знает, вдруг заявишься на какую-нибудь ее встречу с избирателями и расскажешь собранию о ее честолюбивых юношеских замыслах — про райком комсомола, про вступление в партию, как она метила в ВПШ и так далее?
— Я что, похожа на сумасшедшую?
— Спрашиваешь! — проснулся Прошка.
— Сумасшедшая не сумасшедшая, а предсказуемой тебя не назовешь, — смягчил диагноз Леша. — Оценив комичность ситуации, ты вполне могла забавы ради поделиться своими воспоминаниями с избирателями или журналистами — наймитами конкурентов. Тем более что сердечности по отношению к Жердочкиной ты не выказала. А для нее сейчас важен каждый голос.
— В любом случае подозрения с Жердочкиной можно снять, — резюмировал Генрих. — Охота была без пяти минут депутату ввязываться в криминал — незадолго до выборов.
— Ладно, Жердочкину вычеркиваем, — согласилась я. Тем более что мы с Лешей, кажется, нашли виновницу моих бед. — И я рассказала о Липучке, о ее перевоплощении в классическую красавицу, из-за чего я не обращала на нее внимания, хотя вот уже несколько лет то и дело натыкаюсь на нее возле своего дома, и наконец о ее дружбе с Софочкой, соседкой, чьей единственной страстью остается неукротимое любопытство, направленное, похоже, исключительно на мою персону.
Марк вздохнул:
— Ну что ж, придется вступить в контакт с Софочкой.
Я оцепенела.
— А вот ты точно не в себе! Я восемь лет руками и ногами отбиваюсь от ее навязчивых попыток сойтись со мной поближе, а ты собираешься в одночасье свести на нет все мои усилия? Побойся бога, Марк! Уж лучше явка с повинной!
— Ну уж нет! — отрезал он. — Не для того мы тут копья ломали, чтобы тебя упекли за решетку. Вовсе не обязательно тебе самой разговаривать с Софочкой. Это могу сделать я, Прошка или Генрих…
— Не думаешь ли ты, что Софочка не учует, откуда дует ветер? За восемь лет бдений у дверного глазка и кружки, прислоненной донышком к стене, она как-нибудь уяснила, что мы неразделимы, словно сиамские близнецы! Оказав услугу любому из вас, она будет рассчитывать на мою благодарность. Нет, лучше умереть, чем стать ее должницей!
Голос мой набирал силу, и Леша, безошибочно спрогнозировав бурю, попытался повернуть корабль в безопасную гавань:
— А не стоит ли нам поискать других знакомых Белоусовой?
— Потратить неизвестно сколько времени с неизвестно каким результатом? — подал голос Прошка из своего угла. — Где гарантия, что она кому-то, кроме Софочки, говорила о своем интересе к Варваре?
— А где гарантия, что она говорила о нем Софочке? — прорычала я. — Эту отпетую сплетницу упрашивать не нужно. Соглядатайство — ее любимое занятие. Сиди себе, слушай да мотай на белый ус. Бьюсь об заклад, Софочка и не подозревает об истинной цели визитов Липучки. Просто заходит знакомая посидеть, поболтать.
— Все равно мы должны попытаться, — сказал Марк.
— Нет!
— Да!
— Я запрещаю!
— Запрещай на здоровье!
— Только посмейте! Я вас прокляну! На порог не пущу! — Я швырнула на пол чашку.
— Прекрати!
— Варька, успокойся!
— Видали психопатку?
Я потянулась за тарелкой из-под бутербродов, схватила ее и занесла над головой. В эту минуту в дверь позвонили.
Глава 17
— А вот и Софочка! — злорадно объявил Прошка.
Я вздрогнула и опустила тарелку. Что же это я так раскричалась, когда враг за стеной? Неужто и впрямь она? Говорят же умные люди: не поминай черта к ночи!
— Не смейте открывать! — просипела я.
Но спина Марка уже исчезла в дверном проеме. «Ах, так! Ну, пеняй на себя! Если это Софочка, я окажу ей такой прием, что она добровольно вылетит отсюда пробкой и никогда больше не рискнет заговорить ни с одним из нас!»
К моему несказанному облегчению, голос, зазвучавший в прихожей, был мужским. Минуту спустя в гостиную вошел юный Санин. «Сюрприз номер четыре! — мысленно объявила я и, вспомнив сегодняшний визит Куприянова, мысленно же удивилась: — Интересно, почему они всегда являются гуськом? Сговариваются, что ли?»
Мы поздоровались, я пригласила гостя к столу, не спрашивая поставила перед ним чашку, подобрала с пола осколки, сходила на кухню, долила в чайник воды, вернулась, включила чайник и только после этого поинтересовалась, что привело ко мне сыщика.
— Мне нужна ваша помощь, Варвара, — он с тоской оглядел моих друзей. — Могу я поговорить с вами наедине?
— Ни в коем случае! — встрепенулся Прошка. — Вы не знаете, о чем просите! Думаете, ваша молодость защитит вас…
— Прошка!
— Смолкни, паяц!
— Не обращайте внимания, Андрей. Это обыкновенное помрачение рассудка на почве добровольного голодания. Сами понимаете, бред, галлюцинации…
— Чья бы корова мычала! Кто только что бесновался, ревя и круша? На сытый желудок, между прочим.
— А что мне оставалось делать, если у всех вас одновременно поехала крыша?
— Твоя крыша стартовала уже давно. Нашим ее нипочем не догнать.
Щелчок чайника и дрессировщицкий окрик Марка прозвучали одновременно. Я послала Прошке убийственный взгляд и занялась гостем. Когда он получил свой чай и тарелку с последним кусочком тортика, Генрих осторожно поинтересовался:
— Андрей, а почему вам понадобилась помощь Варвары? Появились новые данные?
Поскольку Санин только что откусил тортика, он не ответил сразу. Но кивнул.
— Дайте человеку спокойно выпить чаю, — сказал Марк, предупреждая новые вопросы.
Не знаю, можно ли спокойно пить или есть, когда тебя пожирают пять пар глаз, но так или иначе Санин опустошил и чашку, и тарелку и перешел к новостям.
Когда он назвал имя Виктор, что-то зазудело у меня в мозгу, но, поглощенная повествованием сыщика, я не обратила на это внимания. Однако зуд все нарастал и нарастал и наконец его стало невозможно игнорировать. Я закрыла глаза. Перед мысленным взором тут же возникли фотоснимок Доризо и почему-то — новое лицо Липучки. Потом внутренний голос произнес несколько раз «Виктор, Виктор…», в мозгу щелкнуло, и внезапная вспышка выхватила из темноты другое лицо. Я вспомнила.
